ЖИТЕЛИ НООСФЕРЫ
(Журнальный вариант) Имена (кроме особо оговоренных случаев) вымышлены,совпадения случайны,
а персонажи могут показаться кому-либо
знакомыми лишь потому,
что все они – герои нашего времени!
К авторам процитированных в тексте стихов
отношусь с глубочайшей признательностью.
Елена Сафронова
И вот представьте себе эдакий пердимонокль: я, Инна Аркадьевна Степнова, корреспондент «Березани синеокой», издания бананово-лимонного цвета, законного, но уродливого отпрыска всероссийского издательского дома «Периферия», выхожу замуж за поэта Константина Георгиевича Багрянцева. Уже смешно, да?
До тридцати лет никакая личная жизнь не перебивала пошлой сентиментальной моей любви к выбранной профессии. В наше безнадежное дело я втрескалась раньше, чем начала учиться в Воронежском госуниверситете на журналистике.
С возраста полового созревания и первых статеек в классных и школьных стенгазетах. Я и зрела не так, как положено. Вместо чтобы, как доброй, размалевывать физиономию и жеманиться на танцах с парнями, я таскалась по городу с блокнотом. И на дискотеку сунулась всего один раз за два старших класса – делать репортаж о подростковом отдыхе. А сама в свои семнадцать лет слушала только классическую музыку или великих бардов, в попсе разбиралась, как хрюшка в колбасных обрезках. И ко мне пристали пьяные в хлам пацаны из параллельного класса, стали отнимать блокнот и хватать за места, прикрытые дешевой «варенкой». Они не церемонились, потому что на их мышиную возню с одобрительной ухмылкой косились совершеннолетние обалдуи со штампом об освобождении. Эта компания периодически заставляла мелюзгу затаскивать девок в кусты, потом являлась сама, а мелюзге оставляли объедки с царского стола. Раз даже очень шумное дело раздулось – изнасиловали не ту, кого можно безнаказанно. И в замшелой Березани творился беспредел бессмысленней и жесточе столичного. А я, самая умная, поперлась на ту скандально известную дискотеку и не скрыла по юношескому недомыслию блокнот. Диктофона у меня тогда в помине не было. Было только пылающее стремление напечататься во взрослой «Газете для людей», где мне вяло пообещали публикацию, если выкопаю что-то интересное. Нарыла!
Публикация вполне имела шанс оказаться первой и последней и состояться в виде некролога. Потому что от безвыходности я начала хамить мелким козлам, те озверели, пустили в ход руки, а я – длинные ноги. Отвесила пару поджопников и выскочила из-под крыши притона. За мной погнались. Окрыленная страхом, я стрижом долетела до здания Ленинского районного отделения милиции, центрального в Березани, благо близко, и ворвалась туда. Гопники окопались неподалеку от крыльца.
Изнутри оплот общественного порядка был - желтовато-коричневый коридор, вся мебель из пожившего дерева в одинаковой гамме, отчего и люди, попавшиеся мне на глаза, выглядели тоже деревянными. Один сидел за стойкой, другой возле него меланхолично раскачивался на стуле. Созвездия на плечах были для меня тогда китайской грамотой. Но я как-то сориентировалась, что за стойкой находится оперативный дежурный. Сбивчиво пожаловалась дежурному, что произошло на дискотеке, и получила резонный совет дома сидеть, а не шляться по танцулькам и задницей не вилять, чтоб на нее же приключений не наскрести. Удостоилась разрешения позвонить домой, чтобы предки забрали. Потому что этот, со стула, сказал мне, что не видит повода поднимать наряд по тревоге. Из чего я заключила, что он был старшим наряда. Я домой звонить не поспешила, а объяснила про первый в жизни репортаж. Дежурный и старший наряда хохотали до слез, а я ничего не поняла.
- Тяжела и неказиста жизнь простого журналиста! – утирая слезы, проговорил дежурный (потом мне сказали – капитан Веселкин). – Мало их бьют, а они все лезут в газету…Справедливость требует заметить – тогда в Березани журналистов еще не били. Да и журналистов-то приличных в городе не было. Да и газет читабельных имелось полторы. Провинция провинцией, застой только что кончился, хотя в Москве уже пятый год перестройка. О том, что в окрестностях Красной площади журналюг, случается, колотят за чрезмерное любопытство, иногда сообщало «Останкино».
- Лучше бы ты, девка, просто пробз…ся туда пошла, нам бы с тобой хлопот меньше и тебе – удовольствие, - философски заметил старший наряда, моложавый, с простоватым лицом и сержантскими лычками. Он не обратил внимания на мои запунцовевшие щеки. – То сидишь тут у нас, как сыч, выйти пугаешься, нам голову морочишь, а то с кавалером бы обжималась…
- Ага. С Рылом, - простодушно подтвердила я. И получила первый в жизни практический урок: правоохранительные органы надо уметь заинтересовать своей информацией! Моя личная безопасность им оказалась до фени – чего не сказать о Рыле. Оба милиционера проснулись.
- Что?! Рыло там? – громыхнул стулом старший наряда.
Виталик Рыло был легендарная по Березани личность, рецидивист, которого знали все. Его узнавали на улице, молодые мамаши пугали им детей, а матери постарше – зреющих дочек. Хотя было Рылу немногим больше трех десятков. Недавно он откинулся из колонии строгого режима – говорили, вышел условно-досрочно за примерное поведение - и на перекладных двинулся в город детства. Кто из бывших дружков видел его на улицах, столбенел – Рыло, в свежеотпущенной бороде, коряво рассуждал о грехах: «я, пострадав за преступления свои, пришел к вере». И мне посчастливилось увидеть человека, сменившего кожу, на криминальных танцульках. Впредь подобное хроническое везение стало моей визитной карточкой…
«Мой» Рыло стал прежним – пугалом для мирных обывателей. Выпил пол-литра из горла, картинно подбоченясь в центре танцплощадки, подхватил ближайших девок, потребовал «поставить Мурку», прибил звукооператора, не нашедшего нужной кассеты, и хорохорился, обещая на всю дискотеку, громче музыки, по-лагерному употребить всю березанскую милицию, начиная с генерал-майора, начальника УВД. Те похабные выражения я как раз и записывала, когда ко мне подвалили придурки из параллельного класса. Что осталось в уцелевшей части разодранного пополам блокнота, я старательно повторила стражам порядка. Конечно, они возмутились. Тут же свистнули группу захвата… Поразиться не успела, как молниеносно ожил пустой и сонный коридор отделения милиции, как затопали в нем, засвистели, заругались… Я уж и уши перестала затыкать, решив, что пора взрослеть. В суматохе про меня могли бы забыть, и я сама себе преподала второй урок юного журналиста: нужно переключать на себя внимание!Когда кто-то крикнул: «По машинам!», я ввинтилась в милицейский «Козлик», вопя, что иначе меня убьют подростки, ожидающие на улице. Подростков шуганули, на меня шикнули, но я выскулила разрешения доехать с ними «до уголочка», потом «до дискотеки». А там уж всем стало не до девчонки.
Рыло взяли. Это было зрелищно, хотя и довольно быстро. Спрятавшись за жеваным гигантской челюстью мусорным баком, начинающий репортер наблюдала, как его в наручниках вытаскивали из дискотеки, грузили в «воронок», и фиксировала неустоявшимся почерком в остатках блокнота вопли Рыла. В тот вечер я узнала поразительно много новых слов. А потом мне места в машине уже не досталось. Домой, к предкам в предынфарктном состоянии, я бежала по пятнам темноты, заячьими зигзагами огибая фонари.
Назавтра я появилась в ментовке уже на правах старой знакомой. Окрыленный успехом коллектив принял меня хорошо. Даже начальник криминальной милиции соизволил высказать краткие комментарии. Я узнала «по знакомству», что задержанному Виталию Рылову вот-вот должны навесить повторный срок, а двум его приятелям, замаринованным в том же следственном изоляторе, светят свеженькие срока за сопротивление сотрудникам при исполнении. Напоследок эти же «знакомые» настоятельно посоветовали мне переехать из дома, пока не улягутся страсти. И я спряталась у бабки в пригороде Березани. Вовремя: во дворе школы меня пытались подстеречь. Терлись у школьного забора парни, упорно косящие под бывалых урок, и с пацанами из выпускного «Б» вели мужской разговор «Покажите девку, что Рыло сдала!». Узнав о том, на школу я с радостью забила. Логическое окончание затяжного конфликта между мной и системой обязательного бесплатного среднего образования.
Ввиду особых обстоятельств мне вывели несколько оценок по неглавным дисциплинам заочно, остальной аттестат заполнили от балды. На экзамены я появлялась в сопровождении отца, контрольные написала, а вот на выпускной вечер благоразумно не пошла. И правильно сделала – те же урки маячили за школьным забором.
А как только начались вступительные экзамены в вузах, я махнула в Воронеж – на журналистику. С собой везла восемь экземпляров березанской «Газеты для людей» - издания молодого, язвительного, одним словом, демократического. С репортажем «Последние гастроли, или белый танец Виталия Рылова». Про «белый танец» я придумала сама – мол, на злополучной дискотеке пригласила Виталия Рылова на вальс родная милиция, дама дюже строгая.
- А ты молодец, ребенок, - одобрил стыдливо потупившуюся меня глава оной газеты, «главвред», как он сам себя называл, человек, умевший прекрасно писать политическую публицистику, впадать в запои и выходить из них.
На журфак в ВГУ меня приняли. Даже с охотой.
В процессе обучения закалились, как булат, ярчайшие черты характера вашей покорной (точнее, непокорной) Инны Степновой, они же скверные привычки, они же лучшие качества журналиста: ртутная мобильность, ишачья выносливость, дизельная работоспособность, шпионская наблюдательность. Всему, чем позже славилась в Березани, я обучилась в Воронеже. Можно сказать выспренне: «свои университеты» прошла «в людях» без отрыва от практики, без хвостов и академок. И все заповеди журналиста подточила под себя, искренне веря, что не сам факт важен, а человек, стоящий за ним. Оттого я делала блестящие, без ложной скромности, очерки и репортажи. Почему? – может, потому, что всех этих людей я заранее готова была любить, то бишь принимать со всеми их недостатками и слабостями. Представьте – любить героя репортажа, даже если ты его ненавидишь! Трудно? А я любить умела.Эта премудрость перешла ко мне от прабабки, потомственной небогатой астраханской дворянки, прямой старухи со смуглым, до девяноста пяти лет красивым лицом. Стефания Александровна Изотова, многими чудесами выжившая в гигантской мясорубке СССР, упокоилась в девяносто пять лет, в год окончания мною университета, и в гробу выглядела еще более значительно, чем при жизни. Прабабка всю жизнь была верующей и не скрывала этого. А еще сухощавое тело ее послужило проводником несгибаемого духа степных воителей, минуя дочь и внучку, к правнучке – ко мне. Прабабкин завет «всеобщей любви» я надумала выполнять в своей циничной профессии.
Общежитие тоже внесло посильный вклад в формирование личности под паролем «Инна Степнова». Вчерашняя десятиклассница из приличной семьи оказывается одна в Содоме и Гоморре общаги Воронежского ГУ. Родители уезжают накануне первого сентября, мама – квохча и плача, папа – выбрасывая на ходу из окна поезда малоценные наставления, и я остаюсь в комнате на троих с умеренной суммой денег до первой стипендии и немереными амбициями. И на меня тут же падает глыба социально-бытовых проблем. С первым номером – как себя подать? – я справилась быстро: курить начала, от спиртного отказывалась наотрез, деньги растратила на книги, а не на водку, чем испугала соседок, и они раз навсегда отвяли от меня с предложениями пошушукаться о парнях, покадрить однокурсников, промяться на танцах… Услышав про танцы, я смачно поведала им историю с Рылом. Они поохали и признали за мной право быть синим чулком…
А в быту, оказалось, мне нужно до смешного мало – кусок хлеба и кружка чая, почти черного, без сахара. Аскеза первых месяцев учебы вскоре прошла, оставив мне зачаточный гастрит, но любви к ведению домашнего хозяйства мой организм так и не выработал. Я не стремилась приукрасить казенный быт и не получала на почте мамины переводы. Шлея под хвост. Самостоятельности захотелось. Воронеж – не Березань, газет там уже в начале девяностых хватало. Когда пошли тоненьким, но верным ручейком честные гонорары, мои родители как раз расстались на гребне обоюдного кризиса среднего возраста. Я сходила на почту и по стопке извещений получила домашние переводы. И все их отправила мамочке. Я же сама могу обеспечивать себя!Из недр девятиэтажного корпуса общаги и выросла диким тюльпаном Инна Степнова, самостоятельная и самодостаточная настолько, что мужиков в сторону, как взрывной волной, кидало. Плохая хозяйка, зато отличная ремесленница, умеющая жить без воды, света и теплого сортира под боком, без первого-второго и компота, без маминой опеки и папиных советов, без мужского плеча. Недоверие к этой плывучей субстанции возникло с тех пор, как вывернулось оно из моей раскрытой, доверчиво протянутой, ласково гладящей руки… В миг первой любви мне грезилось замужество. Я даже кулинарную книгу купила и ночью на общей кухне попыталась куриный бульон освоить. Первая любовь кончилась грязненько. Парень оказался сговоренным с детства и должен был жениться сразу после получения корочек. Узнав о том от него и проследив, как мой возлюбленный вытаскивает чемодан в холл, где его ждет большая дружная башкирская семья и щебечущая скромная невеста, как они рассаживаются по машинам и отбывают в сторону Стерлитамака, я эту книгу в Дону утопила… И тогда же я всей душой постигла закон бытия: мы в ответе за тех, кого приручили. А если не хочешь быть в ответе, то никого и не приручай! И личная жизнь стала для меня суетой и тленом, а смыслом оказалась работа.
После журфака я вернулась в Березань и несколько лет работала на «Газету для людей». С главвредом мы стали добрыми друзьями. Моим коньком были криминальные репортажи – сказался журналистский дебют. Как девка одинокая и отчаянная, я лезла в такие дебри, от коих шарахались тертые журналисты-мужики, смущенно блея: «Нам семьи кормить надо… Мы за детей боимся…» Тогда у меня не было Ленки, мать работала, нам на жизнь хватало, и я не боялась, что меня на перо поставят. Главвред, видно, уважал меня за отчаянность – аж в койку не тянул, а это для него было редкостью, и материалы мои не правил!
Его-то промыслом я и столкнулась с миром поэтов.
Главвред Слава послал с заданием на областной семинар молодых авторов. Я было скривилась, но он мне доходчиво объяснил, что журналист не имеет права отказываться от редакционного поручения, и что, хотя криминальная обстановка в Березани оставляет желать лучшего, но порой, для разрядки читающего пипла, надо публиковать материалы и о культуре. Главвред мне психологически грамотно польстил, велев написать о семинаре не в унылом духе протокола, а живо, с огоньком, как про ту дискотеку…
- В Москве начинают создаваться альтернативные союзы писателей, а у нас он один… в поле воин… Ты у них об этом и спроси: делиться не надумали?.. На группировки? Спроси их, как они отнесутся, если им предложат выпустить из своего состава одну-две творческие группы… как эти, помнишь… «Обэриуты»… имажинисты… короче, сообразишь!И я двинулась соображать в здание областной писательской организации. Первым делом удивилась, что союз писателей изнутри не просто бедно обставлен, а еще с любовью и знанием дела захламлен. Грустные линолеумные коридоры (беднее, чем в ментовке!) трамвайчиком провели меня в актовый зал с откидными стульями, списанными, наверное, из соседнего кинотеатра, и большими дешевыми репродукциями портретов по стенам – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Есенин, Маяковский и еще какой-то хрен. По ходу дела меня просветили, что это первый секретарь правления Березанского союза писателей Мамочкин. Под портретами за школьным столом сидели несколько пожилых граждан, а на откидных стульях в шахматном порядке располагались молодые – надо быть, участники семинара. «В президиуме» разговор шел странный.
- Да кому это надо?! – кипятился один, чернявый, с чубом на правый глаз, похожий на Петра Глебова в роли Григория Мелехова. – Вот придумали – семьдесят лет был один союз, в него вступить было как за счастье! А теперь, пожалуйста, делиться! Чтобы всех бездарей обилетить, что ли?- Ну вот, сам и ответил, кому это надо, - степенно отвечал ему пожилой и забавно лысоватый – с круглой монашеской тонзурой на затылке. – Это, Ксандр Палыч, тем и надо, кто до нашего союза дарованьицем не дотягивает…
- Я думаю, что это дезинформация, - авторитетно заявил немолодой красавец в окладистой бороде вавилонского царя. – Пока из Москвы, из правления, не придет бумага, что позволено формировать альтернативные союзы писателей, мы не обязаны следовать всяким слухам, и уж тем более – принимать их на веру. По крайней мере я, как ответственный секретарь, никому до сведения не буду доводить эту чушь. Кстати, мы зря этот разговор затеяли при молодежи…
- Нет, пускай слушают! – вскинулся Петр Глебов. – Я им об этом скажу – что графоманы в наш союз никогда не проникали, и теперь не проникнут, что бы там ни перевернулось! Даже если бумага придет…
Я так поняла, что они говорят как раз о том вопросе, на который меня нацелил главвред Слава, и решила вмешаться:
- Если вы о создании второго союза писателей, то вам бумага не придет, потому что правление союза писателей России к нему непричастно. Просто организуется новая общественная организация, создает свой устав и утверждает в управлении юстиции.
Они втроем на меня уставились, как на Ихтиандра в скафандре.
- Это вы, девушка, сказали? – с нескрываемым шоком спросил бородач.
- Я сказала. Мы слышали об организации второго союза писателей в Москве. Там уже третий на подходе. А вы что – против?
- А вы…
- А вам…
- Простите, как фамилия?
- Степнова, - говорю.
- Вы на семинар?
- Да.
- Стыдно, девушка! Пришла учиться, а туда же – от горшка два вершка права качать! – взъярился тип казачьей внешности.
- Ну тихо, тихо, Ксандр Палыч, распугаешь нам молодежь…
- Кого – их? Их испугаешь! Люди сидят уважаемые, ни «здрасссте», ни представиться, а лезет, - все дураки, она одна умная! Покажи мне стихи свои, умная! Небось, одного Высоцкого любишь?
- Люблю, - призналась и вытащила из сумки свой мятый желтый блокнот. – И не стыжусь!
- А стихи на семинар надо приносить в трех экземплярах, отпечатанные на машинке, а не на таких подтирках! Я их даже и читать не буду.
- Не будете, - подтвердила я. – Потому что это не стихи. Это мой рабочий инструмент. Я вообще-то журналист из «Газеты для людей», Инна Степнова, а про образование альтернативного союза сказала…
- Прессу мы чтим. Народ должен знать своих героев! – авторитетно встрял бородач.
- Сказала, потому что располагаю информацией. А вы, кажется, не очень. Поэтому мой первый вопрос – почему, по-вашему, полисоюзность – это плохо?
Александр Палыч громыхнул стулом и понесся вон из тесного зала, фонтанируя стихийными возгласами: «Ходят тут, как генералы!... Высоцкого им!... Двух слов связать не умеют!... Полисоюзность, мля!... Полипы какие-то выдумали!...»
- Ксандр Палыч, ты далеко не уходи, скоро начинаем! – крикнул ему вслед монах в тонзуре – впрочем, выражение глазок, противостоящих тонзуре, было отнюдь не монашеское.
- Да не могу я так – покоя сердце просит! – проорал из коридора нервный мэтр, вслед за чем гулко хлопнула наружная дверь.
Я сочла за благо сухо извиниться.
- Ничего, Александр Палыч вспыльчив, но отходчив, - сказал бородач поставленным голосом трибуна. – Он не может уйти – семинар, можно сказать, его детище, он ведет литобъединение для молодежи при нашем союзе шестнадцатый год, и сегодня путевку в жизнь получат многие его питомцы. Вы знаете лучшего березанского поэта Александра Семенова? Лауреат многих премий, хорошо известен и почитаем в Москве, как продолжатель исконно-русских традиций… Автор трех сборников, выходивших стотысячным тиражом в семидесятые и восьмидесятые, и сейчас четвертый сборник у него готов, но издать… Издательская система полностью разрушена, никому не нужно настоящее искусство, прилавки заполонила коммерческая проза… Иногда в книжном магазине делается просто страшно – куда катится великая русская литература? Перед вами молодые поэты, - строго говоря, поэты были за мной, так как я стояла лицом к столу президиума, но это деталь, - каждый из которых имеет собственный голос, свою, так сказать, песню, но не может ее пропеть – нет возможности опубликоваться… Собственно, в этом и смысл нынешнего семинара – вы записываете? – дать возможность начинающим авторам заявить о себе… По итогам семинара мы составим подборку стихов и начнем работать в том направлении, чтобы ее поместили столичные «толстые» журналы… Мы обеспечим возрождение настоящей литературы… А вы говорите, почему мы против альтернативных союзов… Мы не против, но поймите, у нас – традиции Максима Горького, Михаила Шолохова, Александра Твардовского, освященные десятилетиями, а что у них, у альтернативщиков? Сомнительные «шестидесятники»?...
Я разыгрывала внимание и стенографирование, не забывала кивать, но в голове у меня выстроилась уже первая фраза будущей заметки: «Есть еще на свете люди, которые считают «оттепельное» искусство сомнительным». Речь красавца длилась минут двадцать. Когда, наконец, секретарь правления отпустил душу на покаяние, я плюхнулась в изнеможении на крайний стул в последнем ряду.
Тем временем вернулся утихомирившийся Ксандр Палыч, и, проходя мимо, обдал меня свежим перегаром. Семинар объявили начатым, вытащили список и стали выкликать молодых авторов по алфавиту. Вызванный должен был выйти к столу и прочесть свое кровное, а комиссия из пяти лиц высказывала им веские замечания и выбирали из подборки одно-два стихотворения – для столицы. Столицу представляли два уроженца Березани, счастливо переехавшие в свое время в Москву и теперь покровительствующие землякам. Их фамилии, расстреляйте меня, я не запомнила.
Высокий грушеобразный человек, рыжестью волос и застенчиво-плаксивым лицом похожий на Урию Хипа, а жестами и моторикой – на отравленного таракана, прочитал целый цикл стихотворений о спорте. Секретарь правления одобрительно заметил: «Правильно, Николай, мы должны нести в массы пропаганду здорового образа жизни!».
На восхитительных строчках: «Уезжаю от тоски я на карьеры городские…» - серьезную тишину прорезал площадной гогот. Мой.- Товарищ корреспондент что-то хочет сказать? – добродушно, маяча рукой готовому к новому взрыву Семенову, осведомился «монах» Евсей Филонов.
- Этой весной в городских карьерах купаться санитарная инспекция запретила – там кишечная палочка, - выдавила я сквозь смех.
- Поэзия не имеет привязки к фактографии, - весомо заметил секретарь правления. – Следовать за фактами – удел, извините, журналистики, а мы умножаем то, что видим, на горячее участие своей души…
На пятнадцатом участнике семинара (а их набежало человек тридцать!) комиссия стала ерзать, невнимательно слушать, перешептываться, и замечания бросала вскользь, а потом Филонов, оживленно блестя глазами, объявил перерыв. Очень кстати - меня уже давно донимал комплекс проблем физиологического характера.
- А где у вас буфет? – спросил человек в резиновых сапогах, по виду – типичный фермер, автор рукописи книги «Родные зори».
- Увы, в настоящее время буфета в нашем здании не предусмотрено! – торжественно ответил ответственный секретарь. – Был до девяносто второго года, но… Финансирование урезано, целое крыло нашего помещения закрыто, и столоваться приходится за свой счет. К счастью, мы в центре города, в гастрономе напротив неплохой кафетерий. Ждем вас через час.
- А я слышал, им буфет закрыли после того, как пьяный Юрик, ну, Юрий Васильич, Шмелев, нажрался тут и в банку из-под яблочного сока, что в буфете стояла, напрудил, а из нее потом людям наливали, - вплыл мне в уши шепот сзади. Я даже про туалет забыла, косо оглянулась. Два тридцатилетних обалдуя поэтического вида, в немытых лохмах и неновых костюмах, скалили зубы. – Видал – его сегодня не пригласили? Ручкин побоялся – опять, говорит, пьяным придет, всех распугает, всех обхамит, да еще как бы не облевал тут все – месяц ведь не просыхает, скоро опять до белки допьется…
Это была первая информация с семинара, которую я от души занесла на свои мятые скрижали. Однако душа все настоятельнее требовала и другой радости… А народ уже выходил из зала, и я рисковала остаться со своей бедой один на один. И мне бы остался выход, запатентованный неведомым Юриком – но где найти банку?
- Простите, а туалет есть? – метнулась я вдогон секретарю правления Ручкину.
- Туалет, милая девушка… как вас? – ах, да, Инна, - туалет у нас, к сожалению, отсутствует, ибо он в том крыле, о закрытии которого административным распоряжением я с прискорбием только что сообщил. Это, разумеется, безобразие, что писатели вынуждены ходить через улицу по столь деликатному делу… рекомендую вам зайти в музыкальную школу, там нашей организации идут навстречу… я намерен записаться на прием к мэру. Такую дискриминацию терпеть нельзя…
- А Шмелев никогда и не терпит, - опять зашуршали идущие сзади оболтусы, - он, когда банок не стало, лестницу просто поливает. Зимой обо…л ее, заснул в этом зале, а утром пошел домой с бодунища, на своем же поскользнулся и упал, башкой треснулся… Эх, жаль, что Юрика нет – он бы тут устроил маски-шоу!.. Знаешь, как он Ручкину говорит? «Козел ты, - говорит – со своей бородищей. Я б тебя Карл Марксом назвал, да что делать, если ты не Карл Маркс, а козел натуральный и есть…» А всем остальным орет от души: «Графоманы! Стихов писать не умеете, а других учите!»
Следовать примеру Юрика на лестнице я постеснялась. Но я не хуже Ручкина знала центр города. За ближайшим углом располагалась очаровательнейшая разливочная, которую так и хотелось назвать московским студенческим словом рыгаловка, ценная демократичностью нравов и наличием туалета. Там всегда собиралась изысканная публика, научная интеллигенция в основном мужеска пола. Я помчалась туда и… обнаружила Ручкина с коллегами по цеху. Так-так!
Выйдя из отдельного грязноватого, но благодатного кабинета, я узрела всю компанию, включая москвичей, за дальним столиком. Простецкие бутерброды окружали графинчик с прозрачной жидкостью. Поэты как раз сдвигали стопки, неразборчиво провозглашая тосты о литературе. Столик был задавлен их крупными телесами.
По залу маялся давешний пропагандист здорового образа жизни, кидал на комиссию молящие взгляды. Отчаявшись привлечь внимание мэтров, он вынул из кармана жменю мелочи и стал пересчитывать ее, шевеля всем лицом. Теперь он еще больше смахивал на таракана в агонии. Посчитав минуты три, таракан Николай обратился к барышне за стойкой:
- Девушка, а пиво сколько стоит?
- Две пятьсот, там же написано, - с профессиональной гримаской ненависти к покупателям бросила в ответ дебелая буфетчица.
- Ой-ой-ой… А водка?
- Сто грамм – три пятьсот.
- Ой, что делается… Девушка, я – березанский поэт Николай Подберезный. Вы не могли бы мне продать пиво со скидкой?
Королева пивного крана даже проснулась.
- Чего-о? А почему-то именно вам пиво со скидкой?
- Потому, что мы, поэты – генофонд нации…
Вторая запись легла на листок моего блокнота. И тут же третья: слова, что нашла буфетчица, дабы раскрыть перед поэтом Николаем Подберезным всю глубину его заблуждения. Тогда, вздыхая, он сделал выбор между пивом и водкой в пользу пива, постоял с кружкой в показной задумчивости, вроде бы рассеянно подошел к столику комиссии, о чем-то с ними поговорил, сделав самое жалкое за сегодняшний день лицо, и подсел на краешек скамьи, великодушно освобожденный для него Ручкиным. После воцарения в кругу гигантов мысли его физиономия обрела признаки блаженства.
Тут мне осталось прыснуть и побрести назад. Вокруг здания союза тусовались по стойке «вольно» не приглашенные пить пиво под литературу. Я попыталась собрать с них впечатления о семинаре – но все они слово в слово повторяли вводную ручкинскую речь, и мне даже не пришлось открывать блокнот.
В какой-то миг мне спинной хребет обожгло пламенным взглядом. Я быстро оглянулась. Худощавый брюнет с яркими глазами записного ухажера – сидел в последнем ряду и до перерыва не успел выступить, но иронически похмыкивал на самых идиотских пассажах – смотрел на меня очень профессионально. Иронически, свысока и зазывно. Но не как на корреспондента, явно. Как на женщину.
Дабы расшифровать точнее его импульс, я подошла, повторно представилась и спросила, что он хочет сказать по поводу семинара.
- Глядя на вас, - заявил этот персонаж, - я хочу сказать многое, но, поверьте, не о семинаре молодых авторов! Вы любите стихи? Настоящие, а не такие, как здесь звучат? Бог ты мой, это ж уму непостижимо, как много бездарей на свете! Но дослушать надо… Вы не останетесь? Жаль-то как… А хотите, попозже встретимся, и я вам стихи почитаю…
Я вежливо улыбнулась такому напору, сослалась на уйму дел в редакции и сочла задание выполненным.
Остаток моего рабочего дня был посвящен рассказам о семинаре. Сотрудники «Газеты для людей» давно так не смеялись. Потом материал написался на одном дыхании – ведь первую фразу я уже придумала в союзе писателей. Видно, эти стены все-таки дышали творческой энергией!
Ради такого дела мне отвели целую полосу.
Дня через два после выхода статьи главвред вызвал меня в свой кабинет и, хихикая, как заведенный, рассказал о телефонном разговоре с негодующим Ручкиным. Секретарь правления требовал немедленного опровержения «наглой клевете», в чем главвред ему сладострастно отказал. Тогда секретарь выдвинул ультиматум: больше не присылать к нему столь недобросовестного корреспондента, страдающего манией очернить все святое, иначе он начнет копать под «Газету для людей», и все их политические махинации станут достоянием общественности!
- Я свой ультиматум выдвину, - взбесилась я. – Больше я к этим пням замшелым не ходок, не ходун и не ходец, или – ищи мне замену! На все, в том числе и на криминальные очерки.
Полоса криминала главреду была важнее писательских амбиций, и это позволяло мне ставить условия.
Когда самое передовое издание Березани скатилось с позиций рупора общественности на подмостки площадного балагана, я ушла от «главвреда», с сожалением, но бесповоротно, как от возлюбленного, и стала перелистывать вновь возникшие газеты, как «страницы» на компьютере. В свободное от криминала время я отдавала искупительные жертвы своей юношеской страсти – социальной журналистике. За это меня благодарили и оскорбляли. Особо ценными комплиментами для меня звучали обвинения в продажности, проституировании и стародевической сублимации. Лучше всех сказала одна директриса школы, где учительница избила ученика, после появления разоблачительной статьи:– Недое…ная, вот и гоношится! Мужика бы ей хорошего, унялась бы, да кому такая нужна! Конь с яйцами, а не баба!
Самой директрисе в правый безымянный палец вросло обручальное кольцо шириной в сантиметр, а напускной лоск с нее слетел навсегда, после того, как она прочитала все, что я думаю о современной российской школе.
А в моей жизни появился Пашка.
До тридцати годов моей не слишком монашеской жизни я пробавлялась легкими романами по принципу стакана воды: выпил - забыл. От скифских предков моей прабабки дана мне острая способность к мелким бытовым предощущениям. Интуиция подводит меня только в одном случае… то есть во многих… то есть все же в одном, но нещадно растиражированном… Когда я встречаю нового мужчину.
Говорит мне интуиция: это – твой мужчина, сейчас он подойдет к тебе… И он плавно перемещается в мою сторону. И начинается флирт разной степени тяжести. Предположим, что тяжесть эта порядочна… Вот сейчас бы подать голос моей хваленой интуиции!.. Но она внезапно глохнет, слепнет и глупеет, убеждая: все будет хорошо! Недели через две, естественно, происходит бурное расставание, я за голову хватаюсь: где были мои глаза? Мои мозги? Где, черт ее дери, отсиживалась интуиция?! Она какое-то время пристыженно помалкивает, а затем… берется за свое.
Толкает меня под ребро - и выходит мне навстречу из автобуса не красавец, но сильнейшего обаяния человек, буквально пышущий феромонами, и говорит: «А вам в салон не надо!» - «Почему это?» - «Потому что нам следует двигаться в одну сторону, не так ли? Пойдемте!..» И я, влекомая теплыми пальцами, иду с ним рядом, начисто забыв, что меня ждут на пресс-конференции в «Березаньэнерго». По дороге я узнаю, что сгусток феромонов называется Пашка Дзюбин, и понимаю, что я готова всю жизнь – и даже после смерти, как Эвридика за Орфеем, - идти за ним, куда глаза глядят. Он уводит меня в сиреневую даль (в его съемной квартире обои жуткого сиреневого цвета, по стенам наклеены рукописные плакатики типа «Make love don’t war»), и в этом ностальгическом раю мы три восхитительных месяца дегустируем вкус жизни. А такой беды, что Пашка в одночасье, смоется в неизвестном направлении, а через год после того его новая подруга-хиппи…
Звать Дашка, восемнадцать лет, с виду – полный унисекс. Унисекс является ко мне в редакцию и заявляет, что беременный от Пашки. А сам Пашка уехал дегустировать вкус жизни в Читу к буддистам. Говорит: «Давай, я тебе своего ребенка отдам? Пашка говорил, ты детей хочешь, а они у тебя не родятся!..» Я ее стыжу за безнравственность, матерю за бестактность, с проклятиями и заветом: «Не смей больше попадаться мне на глаза!..» - выкидываю из редакции. Она узнает мой адрес, и в следующем мае я просыпаюсь от детского плача под дверями квартиры. При младенце, копошащемся в тряпье внутри коробки от бананов, две писульки: «Инна, я решила, ей с тобой будет лучше. Назови как хочешь. Претензий не имею. Беспокоить тебя не буду. Может, еще встретимся, если это будет по природе, а нет – бай-бай. Мне говорили, нужен отказ от ребенка. Короче, не въеду, как его писать. Как смогла, так и написала. Адрес твой мне Пашкины друзья сказали. А Пашку я с тех пор не видела».«Я, Митяева Дарья Викторовна, отказываюсь от своей дочери, родившейся 4 мая этого года. Я хочу, чтобы ее воспитала гражданка журналистка Инна Степнова, отчества не знаю. Обещаю И.Степновой не мешать и ребенка не отбирать. Делаю все сознательно. 13 мая 2000 года». Эти записки до сих пор хранятся у меня.
…подкинет на мой порог Пашкину дочь, интуиция предсказать была не в силах! Особенно того, что мы с мамой решим удочерить – то есть я документально удочеряю, а мама выполняет бытовые функции родительницы – накормить, выгулять, запасти памперсы, - этот плачущий комочек. Еще до того, как ее глазки открылись и глянули на меня шкодливым желто-зеленым прищуром. Это были глаза моего любимого, и, столкнувшись с ними взглядом, я поняла, что отдать ребенка его биологическим родителям – рифмующимся между собой разгильдяям Пашке и Дашке, - я не смогу никогда.
Все лето 2000 года я бегала по общественным местам города, решая формальности удочерения, похудела так, что могла за швабру спрятаться, и талия моя угрожала переломиться под весом сумки с двадцатью килограммами абсолютно необходимых вещей. В начале сентября я впервые появилась в скверике возле своего дома с коляской. Ради первой прогулки со своим ребенком я даже бросила курить. Месяца на два. Мы чинно гуляли с Ленкой, отсчитывая шаги и минуты, согласно рекомендациям перинатального терапевта, и шаг в шаг за нами шло общественное мнение: «А Инка-то родила незнамо от кого!»
Когда мы поженились с Багрянцевым, злопыхатели резюмировали: грех прикрыть.
Комментарии
Дражайшая Ольга!
Мне придется указывать вам на ваши передергивания ровно столько, сколько вы будете извращать мои слова. Потому что "за базар отвечать надо". И обещания выполнять. Хотите не читать меня - флаг в руки! Хотите стирать свои камменты - стирайте, не позорьтесь. Ваших писулек ко мне здесь больше, чем моих к вам. Вы начали то, что называете "бессмысленным диалогом", и никак не можете его прекратить. Видно, у вас времени много, а дел мало...
Ладно, впредь разумный замолчит. Но судиться из-за сетевых высказываний не так уж и глупо. Только так, судя по практике процессов, останавливают чужую безответственность в речах...
Дражайшая Ольга!
Коль скоро вы не собираетесь "сохранять лицо" и отойти, как обещали, от обсуждения моих публикаций, то и мне незачем сохранять нейтралитет. Хотя, в принципе, этим своим постом вы подрываете, на мой взгляд, собственный, а не мой авторитет. Очень недальновидно обвинять человека в "стырении" каких-либо сведений на основании того, что начало интервью с Я.М. Колкером обогащено сведениями из энциклопедии об этом поэте. Я имею право это делать в ваших же интересах - и интересах других, увы, не слишком сведущих читателей нашего портала. Так как вы наконец признались в своем незнании архаизмов. Кто же мог предположить, что вы знаете, кто такой Джон Донн?..
С тем же успехом и пользуясь вашим же приемом, я могу обвинить вас, что вы "стырили" историческую часть сведений об орнаментах древних славян у Б.Рыбакова и прочих исследователей этого вопроса. Ту самую историческую часть, которая обогащает вашу на удивление хорошую публикацию об уничтожении рязанского исторического центра. Хотела я вам под ней выразить благодарность и заметить: все же даже вам не хватает сил увидеть что-то светлое в планомерном уничтожении памятников старины... да решила быть выше чисто бабских "придирок". Ну, а вам все хочется доказать свою правоту - и мою недостойность (чего?). Хорошо, доказывайте, но имейте в виду некоторые азы.
Вы заявили, что журналистом себя не считаете. Но в газете вы работали, и стало быть, кое-что о публичных высказываниях должны знать. Например, что выражение "стыренный" в чей-либо адрес граничит с понятием "клевета", если оно намерено распространено - скажем, размещено на портале, который посещают до 1000 человек в день. И чревато неприятной возможностью доказывать в суде, что апелляция Е. Сафроновой к монографии А. Горбунова (подписанная апелляция; вы до этого места не дочитали? незнание не освобождает от ответственности) в интервью с переводчиком стихов Джона Донна есть воровство ("тырка", по-вашему) интеллектуальной собственности.
Что-то под моей статьей о "маленьком плагиаторе" Фокине вы такой нетерпимости к плагиатору не проявили. Что доказывает, на мой взгляд, вашу глубокую ко мне личную неприязнь, возникшую у вас Бог знает почему - вроде, вне реала мы с вами ничего не делили... И стремление унизить противника, переходя уже не на личности, а на приемы, подпадающие под действие если не УК РФ, то АК РФ точно. Правда, унижаете вы таким образом прежде всего сами себя. Подумайте об этом на досуге, прежде чем рассыпать публичные непроверенные обвинения.
Вам, кстати, никто не мешает также размещать на портале свои опусы из ряда художественной литературы, буде они у вас имеются. Так как администрация портала предложила пополнить его еще и художественным чтением. Именно это, а не мифическое желание "сорвать бабла", или как там вы изящно выразились, и двигало админом, кстати, а не мной, размещающим мою повесть на портале.
В целях сохранения вашего же лица еще раз настоятельно предлагаю вам исполнить ваше же обещание, и либо не читать моих публикаций вовсе, либо читать втихаря (никто же не узнает, что вы их прочли!), чтобы ваши обвинения не были столь голословными и смехотворными. А я с вами уже тепло попрощалась две недели назад. В тот момент у меня еще было к вам уважение...
Вообще, придётся повториться, я весьма сожалею, что ввязалась в этот неприятный диалог. Ведь ценность художественного произведения в конечном счёте определяется на уровне вкуса, обычного литературного вкуса, которым, как музыкальным слухом, люди читающие и пишущие наделены в разной мере. Возможно, мне стоило с самого начала помнить об этом и не реагировать на раздражители, которыми являются для меня некоторые тексты.
Я даже удалю свои предыдущие комментарии. Может быть, вам от этого спокойнее станет? Почувствуйте себя хоть раз победителем по-настоящему.
Я больше не вижу смысла вмешиваться в эти псевдолитературоведческие дискуссии, и конечно, произведений ваших давно уже не читаю. Очень удивил намёк, что я ими будто бы наслаждаюсь "втихаря". Спасибо за такую переоценку моих читательских возможностей :) к сожалению, мне и любимых авторов перечитывать пока некогда. Здесь я лишь отвечала на ваши комментарии, адресованные лично мне. Кто бы мог подумать, что это вызовет такую иронию.
Дражайшая Ольга!
Как всегда, вы оказались на высоте и извратили все, о чем я вам толковала; ничего, я уже привыкла. На всякий случай повторю: в суде мы бы разбирались не по поводу наличия у Набокова повести "Ада, или эротиада", а по поводу того, что вы совпадение названий моего рассказа и повести Набокова назвали "стыренным". Как и цитату из монографии Горбунова - "передиранием". Но желание убрать ваши комментарии показывает, что поняли вы меня правильно, а отвечать всерьез за свои иинсинуации не хотите.
На вашем месте я бы давно удалила комментарии, особенно свидетельствующие о вашей неграмотности и о том, что "бесперспективный диалог" (якобы критику литературного произведения) вы начали (вы, а не я), толком не зная, к чему придраться. Если бы я хоть раз оказалась столь недальновидной, чтобы безапелляционно рассуждать о вопросе, в котором некомпетентна... или о словах, значения которых не понимаю... Хотя вы же выходите в интернет и знаете, вероятно, что есть поисковая система "Гугль". Заносите в поисковое окно неизвестное слово - и через полминуты оно уже вам известно... и нет риска оказаться в глупом положении...
Ведь Ирина Красногорская нашла, какие сделать замечания к повести, абсолютно грамотные, взвешенные и продуманные - хотя для автора и нелицеприятные!..
Я своих комментариев, разумеется, не уберу, мне стыдиться нечего. Особенно последнего, который вас наконец-то встревожил. Разъяснение на пальцах, что за виртуальным оговором может последовать реальная ответственность (все больше судебных процессов по поводу "брякнутого" в блогах, поинтересуйтесь примерами), может пригодиться многим пользователям портала. Скажем, вашему коллеге Книголюбу.
Елена Сафронова
Дражайшая Ольга!
Мне придется указывать вам на ваши передергивания ровно столько, сколько вы будете извращать мои слова. Потому что "за базар отвечать надо". И обещания выполнять. Хотите не читать меня - флаг в руки! Хотите стирать свои камменты - стирайте, не позорьтесь. Ваших писулек ко мне
здесь больше, чем моих к вам. "
Нормально. Значит, стоит мне высказать своё мнение - это называется "позориться" и "извращать слова". А после этих оскорбительных замечаний мне же предлагается "за базар отвечать" - зря ещё не добавили: "по понятиям"!Я вам не дражайшая, пользователь saphel. Насчёт суда одно скажу: теоретически, возможны встречные иски (если допустить, что я могла бы всё бросить и заниматься чепухой). Доказать, что мои субъективные предположения (начатые словами "Я вижу..."), написанные после прочтения анонсов, а не полных текстов (которые вы мне сами же "разрешили" не читать), являются "клеветой", - будет сложно. А вот ваши высказывания здесь были далеко не всегда корректны. Например, учитывая, какую специальность я имею по диплому, обвинение меня в неграмотности вполне может рассматриваться как нанесение ущерба деловой репутации.
PPS. Как только будут улажены технические проблемы с компьютером, я удалю свои комментарии - хотя бы затем, чтобы меня не вынуждали очередными выпадами сюда возвращаться.
Прочитал повесть с интересом.
Спасибо, Рязанец! Я догадываюсь, что разноликие впечатления читателей нашего портала от этой повести не сводятся к активной, однако недоказанной, неприязни Ольги и анонима Книголюб.
Дражайшие высказавшиеся комментаторы!
"Обсуждение" зашло в тупик, и длить эту его ветвь нет смысла.
До сих пор не прозвучало ни единого голоса с КОНСТРУКТИВНОЙ критикой.
Повесть "Жители ноосферы" переделывалась три раза, и это, конечно, не предел. Ее разбирали достаточно жестко и нелицеприятно. От первого варианта остались только имена героев. Все остальное я исправляла, не зная, что такое "обида жителя ноосферы".
Здесь "обсуждение" началось с того, что Ollga проявила свое со мной постоянное несогласие (в котором она сама призналась) и попеняла мне за грубые слова, допущенные в тексте. К сожалению, Ollga не знала значения и происхождения слова "пердимонокль" - о чем недвусмысленно говорит запятая между "пердимоноклем" и "поджопником" в ее первом комментарии.
Книголюб тоже не знал значения слова "пердимонокль", но поспешил поддержать Ollg'у в борьбе за чистоту речи. При этом он допустил сколько ошибок (назвал пользователя Эрнеста Стефановича женщиной), столько и грубостей ("самка"). И далее, вместо того, чтобы признать свои фактические ошибки, эти пользователи перешли на поиск в моих ответах и текстах грубостей – дабы доказать свою правоту. Книголюб не поленился процитировать мою статью "У рязанских собственная гордость", уверяя, вне фактографии, что я называю рязанцев "рылами".
При этом посты Книголюба изобиловали, судя по всему, настолько «куртуазными» словечками, что бедная администрация портала вынуждена была их стирать. Хотя можно было и не стирать - дабы ум каждого виден был...
Думаю, что все рязанцы, которые способны были дать повети "Жители ноосферы" конструктивную оценку, уже высказались. Это Анатолий Обыденкин, Константин Паскаль, Владимир Воронов, Игорь Пресняков. С их помощью, за которую я крайне признательна, повесть приобрела ее нынешний вид.
Боюсь, что остальные так и не смогут высказаться конструктивно. Сказать что-то хорошее или даже нейтральное самолюбие не позволяет. Остается говорить только дурное - да и то ведь сформулировать не получается!.. Одно сплошное передергивание, искажение фактов и выдача своих мыслей за мои.
PS. Предвижу, что сейчас могут прибежать иные индивиды и заявить, что повесть просто дрянь, а сама Елена Сафронова – тупица, уродина, пьяница, нимфоманка, страдающая звездной болезнью. И «обсуждение» повести перейдет полностью на обсуждение моей персоны. Это опять же не будет ни конструктивной, ни просто критикой. Обыкновенным «перемыванием костей».
PPS. Специальное пояснение (а то вдруг опять кто-то не знает значения слов): «Конструктивная оценка» не тождественно «положительной оценке». Это «всего лишь» всесторонний разбор некоего художественного (и не только художественного) явления, включающий предложения по усовершенствованию и выделение как положительных, так и отрицательных его сторон. «Куртуазный» в наиболее распространенном, нелитературоведческом значении – «галантный, рыцарский, аристократический».
PPPS. Если кто-то готов поговорить о повести в другой тональности - всегда пожалуйста, буду только рада ценным замечаниям и наблюдениям!
Ирина Красногорская
(К обсуждению повести Елены Сафроновой «Жители ноосферы» на портале «История, культура и традиции Рязанского края»)
Я занимаюсь литературой вот уже тридцать лет и за это время без особых потерь пережила не одно обсуждение. Впервые прошла через него на первом областном семинаре молодых литераторов. Тогда я абсолютно не знала литературного закулисья, не входила в литературную богему и потому не представляла, что же меня ждёт на семинаре, полагала – учить будут. Почтенный критик предупредил, чтобы остерегалась особо «деревенщиков», и я поняла: «бить будут».
Били не менее усердно и потом. С особым сладострастием – собратья по перу, не получившие ещё статуса члена Союза писателей, т. е. литературная «молодёжь», въедливо подмечавшая всякие мелкие промахи, которые легко устраняются при редактировании. Били мэтры: пишите-де не то, «этого не будут читать ни домохозяйки, ни комбайнёры». Секретарь отделения счёл нужным даже указать мне на моё мелкотемье через «Литературную Россию». Мне же с глазу на глаз внушал дружески: «Ну напиши десяток проходных рассказов, мы тебя по одной книге примем».
И каждый раз на этих избиениях-тренировках, а позднее и на встречах с читателями мне весьма убедительно растолковывали, что же я хотела сказать в своём произведении. Чаще всего этого-то я как раз говорить не собиралась: «нам не дано предугадать…».Меня удивило поэтому, что критики повести Елены Сафроновой на портале не попытались ей объяснить, о чём же она написала, все дружно не приняли её лексики и на этом неприятии сосредоточились. А какая лексика должна быть у персонажей повести, живущих у Помойки, когда эта самая Помойка едва ли не главный герой её?
(Название «помойка» в наше время, конечно, устарело, правильнее было бы – мусорка. Но будем следовать традиции.) Как говорить должна юная женщина, которая то и дело пачкается грязью – в быту, на службе, в суррогате любви?
По-моему, уважаемые критики «не за тот кончик дёрнули»: следовало говорить и обсуждать, прежде всего, содержание повести. Она же, на мой взгляд, о том, куда катится наше искусство и, в частности, литература, которой мы служим. Если в молодёжной литературной среде сейчас действительно так, то…
Я сначала пришла в смятение: какой ужас – Елена поддалась конъюнктуре, «чернуха» всё ещё в моде. Теперь вот думаю: отважный она автор – вызвала огонь на себя, но предупредила о надвигающейся катастрофе. Или ещё одно сравнение: ринулась навстречу набирающему скорость поезду, пытаясь остановить… Но, похоже, сама своего поступка не сознаёт, а потому отбивается от критических нападок, кивает на Сорокина и прочих любителей сленга и крепких словечек. Да разве они – главное, хотя, пожалуй, автор повести ими всё-таки увлеклась. Обратить внимание читателю следует на драму женщины, которая пошла в жизни не той дорогой, угодила в вонючую трясину и выбраться из неё не может. Мне она напомнила Настю из пьесы М. Горького «На дне». Да и сама повесть с этой пьесой схожа. Представленная в ней литературная богема тоже на самом дне. Правда, наряженные в лохмотья горьковские персонажи выражались менее «изощрённо», нежели сафроновские поэты в модном «прикиде». Но тогда мат употребляли только ломовые извозчики, сапожники и аристократы, и поэты в большинстве своём не были альфонсами.
Однако главное в повести – всё-таки не судьба этой слабой особы, видящей опору в первом встречном, а судьба нашего искусства, которое незаметно оккупируется невежественными, амбициозными альфонсами, говорящими на сленге, способными сочинять плохонькие вирши, которые героине в любовном угаре кажутся шедеврами.Я восприняла повесть как предупреждение на примере одной отдельной литературной кучки, отнюдь не «могучей». Видимо, редакции двух журналов и портала увидели в повести то же самое, а потому и опубликовали её. Кстати, ключиком к раскрытию содержания служит название повести «Жители ноосферы». Сарказмом оно так и пышет…
Конечно, не всё так плачевно в литературной среде «Березани». Есть талантливые поэты и неплохие прозаики. В том и другом качестве представлялась и сама Елена. Да и отклики на повесть говорят о нашем хорошем литературном потенциале.Но всё-таки не от хорошей жизни написала Елена эту повесть. Как же было больно ей перевоплощаться в свою героиню! Сколько энергии должно было отнять у неё это перевоплощение, это проживание у Помойки.
Знакомая с другими произведениями Елены, я тревожусь за неё: как бы она не надорвалась в своём бичевании зла и порока. Ведь некогда и сильный мужчина Леонид Андреев сломался. А поэтому советую ей, хрупкой и отважной, взять тайм-аут и перенестись в мир светлых грёз, как в своё время сделал Александр Грин.
Ирина Константиновна, Вы, как всегда, на высоте! Это пример настоящего КОНСТРУКТИВНОГО разбора. Благодаря всем зорко подмеченным недостаткам и нелицеприятным замечаниям!.. Спасибо!
"К сожалению, Ollga не знала значения и происхождения слова "пердимонокль"
Интересно, с какой это стати читатели обязаны знать значение архаизмов, которых нет даже в ожеговском словаре русского языка?... И даже узнав это значение, я всё-таки продолжаю считать, что начинать произведение словами: "И вот представьте себе эдакий пердимонокль" - не лучший вариант.
"Думаю, что все рязанцы, которые способны были дать повети "Жители ноосферы" конструктивную оценку, уже высказались. Это Анатолий Обыденкин, Константин Паскаль, Владимир Воронов, Игорь Пресняков."
Рада за перечисленных лиц, которые, видимо, знают, что такое пердимонокль. Интересно другое: раз все те, кто способен был оценить произведение, уже давно о нём высказались, то ради чего же было размещать сей опус на сайте истории и культуры Рязанского края (тем более что к истории, к традициям и культуре эта повесть имеет довольно-таки условное отношение?) Могу догадаться, зачем: чтобы, пользуясь случаем, срубить бабла, текст-то ведь большой. Ну а чтобы предупредить обвинение, что я говорю о повести, котрой не читала, придётся пояснить: повесть эту я прочла ещё года три назад (по совету кого-то из знакомых), видимо, в более удачном, не "журнальном" варианте (иначе вряд ли я дочитала бы её до конца). Но и тогда мне были непонятны восторги некоторых читателей по поводу этого произведения. Точно так же остаются мне и сейчас непонятными многие вещи в творчестве автора saphel.Взять хотя бы то, что я вижу на сайте по анонсам публикаций, поскольку сдерживаю своё обещание на эти страницы не заглядывать. Я вижу стыренное у Владимира Набокова название повести ("Ада, или Эротиада" - у saphel это "Ада, или флуктуация"). Далее вижу публикацию, начатую с перепечатки сведений о поэте Джоне Донне из какой-то энциклопедии, - ну наконец-то нас, тёмных посетителей сайта, решили просветить, кто такой Донн и каковы особенности его творчества! Лично мне всегда казалось недопустимым так запросто передирать чужие статьи в свою, под которой будет стоять моя фамилия и за которую мне собираются платить гонорар. Надеюсь, не только мне всё это покажется возмутительным. Пока всё.
Ольга, о том, что такое клевета, я вас уже предупредила выше. Сейчас перечла ваш пост и решила расставить точки над "и". Опять у вас вышло: "Поздравляем вас, гражданин, соврамши". Если вы и впрямь читали повесть три года назад, то читали вы только этот вариант. Другого не существует. Только очень длинная "рабочая" версия, практически роман, не опубликованная, а размещенная в интернете. Вряд ли вы могли ту версию дочитать до конца. Делаю этот уверенный вывод на основе вашего неприятия "свинцовых мерзостей жизни", которых в длинной версии закономерно больше, чем в короткой. Тем паче не могла она вам показаться "более удачной". Не читали, так и скажите честно. Не обязаловка это, поверьте! Для вас - вдвойне.
Драгоценнейший Книголюб!
Научитесь, наконец, читать то, что написано авторами, а не то, что ХОЧЕТСЯ вам прочитать у какого-то автора!
В шокировавшей вас строчке сказано буквально: "...отстоишь возбужденную очередь рыл в 15-20 из жаждущих уехать в Ташкент, Новый Уренгой и Барнаул..."
Ну? Куда едут "рыла", которые вас так возмущают, что вы фонтан дурных слов потратите, лишь бы доказать, что так выражаться непристойно?
Сегодня, 6 марта, в Рязани состоялся концерт барда Тимура Шаова, одного из лучших авторов-исполнителей, прекрасного поэта и аранжировщика. В его репертуаре есть песня "Разговор с критиком", которую я хочу подарить всем ревнителям чистоты языка. С той же доброй иронией, которую вложил в этот текст Тимур Шаов, не прибавив к ней ничего своего.
Разговор с критиком
Он пришёл с лицом убийцы,С видом злого кровопийцы,
Он сказал, что он мой критик
И добра желатель мой,
Что ему, мол, штиль мой низкий
Эстетически неблизкий,
Я фуфло, а он - Белинский,
Весь неистовый такой.
Возмущался, что я грязно,Своевольно, безобразно
Слово гадкое - "оргазм"
Безнаказанно пою.
"Ты ж не просто песни лепишь -
В нашу нравственность ты метишь!
За оргазм ты ответишь,
Гадом буду, зуб даю!"
Я пристыженно заохал,Стал прощения просить.
Сам подумал: "Дело плохо,
Этот может укусить".
Распалился он безмерно,
Оскорбить меня хотел.
"Ты вообще нудист, наверно!
А ещё очки надел!
Нет, спеть бы про палатку и костёр,Про то, как нам не страшен дождик хмурый!
Но ты засел, как вредоносный солитёр,
Во чреве исстрадавшейся культуры!
Культуры -Мультуры,
Куль-куль-куль-куль,
Муль-муль-муль-муль.
Вреден я, не отпираюсь.Утопил Му-Му я, каюсь.
Всё скажу, во всём сознаюсь,
Только не вели казнить.
Это я бомбил Балканы,
Я замучил Корвалана,
И Александра Мирзаяна
Я планировал убить.
А как выпью политуру,Так сажусь писать халтуру.
Постамент родной культуры
Я царапаю гвоздём.
Клеветник и очернитель,
Юных девушек растлитель,
И вообще я - врач-вредитель,
Приходите на прием!
Если есть где рай для бардов -Я туда не попаду.
Если есть где ад для бардов,
То гореть мне в том аду.
А в раю стоят палатки,
Всё халявное кругом -
Чай густой, а уксус сладкий,
И все песни лишь о том, что:
Да здравствуют палатки и костёр,Наш строй гуманный, развитой туризм,
Ведёт народ к победам ля минор.
Всё остальное - ревизионизм.
И разгневанный радетельЗа чужую добродетель
На меня за песни эти
Епитимью наложил.
Ты, говорит, обязан, хоть я тресни,
Написать сто двадцать песен
О туризме и о лесе
Кровью все взамен чернил.
Думал я: "Достал, постылый!Чо те надо-то, мужик?
Серафим ты шестикрылый,
Ну вырви грешный мой язык!"
Слушал я, ушами хлопал,
А когда совсем устал,
То сказал я громко: "Жопа!"
Тут он в обморок упал.
Но с тех пор в душе покоя нет,И от переживания такого
Как-то мне приснился Афанасий Фет,
Бьющий Иван Семёныча Баркова.
Он лупил его кастетом,Приговаривал при этом:
"Я пришёл к тебе с приветом
Рассказать, что солнце встало,
Что воспитанным поэтам
Выражаться не пристало".
А Барков просил прощенья,
Сжёг поэму про Луку.
Вот такое вот знаменье
Мне приснилось, дураку.
Но я песню написал назло врагам,Как одна возлюбленная пара
У костра, в палатке, под гитару
Получила пламенный оргазм.
Учитывая, насколько обсуждаемый вопрос, вообще-то, стар для русскоязычной литературы (изображать низменные стороны жизни у нас далеко не Лимонов первым начал, о чём как раз и говорит Шаов, упоминая про Баркова) - могу предположить, что никаким литературным новаторством здесь и не пахнет. Но если в 18-19-м веке это ещё могло сойти за страсть к экспериментам, то сейчас... по-моему, это просто дешёвое заигрывание с публикой. И всё-таки, можно замечать в жизни более светлые стороны и в своих текстах тоже уделять внимание именно им - а можно видеть вокруг только пьянь и скверну и излагать свои мысли аналогично. На этом я выхожу из обсуждения и постараюсь, честное слово, впредь не просматривать Ваших публикаций, чтобы не натыкаться на вещи, которые вызывают моё несогласие.
Честное слово, Ольга, для Вас это будет, наверное, наилучшим выходом из положения. Моя совесть чиста, ибо я никогда в отношении Вас не переходила на личности, не пыталась задеть (тем паче оскорбить) конкретно Вас, тщательно подбирала слова для полемики с Вами - и, думаю, Вы не сможете утверждать обратного, не покривив душой. А Ваше неприятие моих взглядов, - Ваше право.
Искренне желаю Вам видеть в жизни только светлые стороны, проходя по улицам, созерцая помойки, нищих, пьяниц, обманы, воровство, драки - и читать только светлые книги!..
Я сожалею только об одном - что вообще начала обсуждение. С людьми, которые всегда правы, нет смысла спорить. Ведь они всё равно останутся при своём.
Ольга, все движется туда, куда и должно от задорных "Нихеравзад" пользователя ernest и пубертатных "поджопников" пользователя saphel до откровенной матерщины пользователя Рязанец http://history-ryazan.ru/node/5202#comment-721
Одним словом, скотство, активно выдаваемое за высокую литературу и якобы некие беспредельные откровения гениальных писательских душ.
И вдвойне горько от того, что ernest и saphel - женщины (хотя в данном случае более подходит термин самки!).
Мсье Книголюб!"Самку" я на первый раз практически обойду молчанием, но имейте, пожалуйста, в виду, что пользователь ernest - мужчина (пользуясь Вашей терминологией - "самец").
Комментарий удален администрацией.
Для пользователей, которые не успели ознакомиться с моим комментарием сообщаю в качестве самооправдания, что не понимаю причин удаления моего комментария, поскольку в нем содержалась цитата из другого произведения данного автора "У рязанских собственная гордость!", в котором наш город сравнивается с навозной кучей, а рязанцы названы "рылами". В первоисточнике редакция крамолы не видит, а цитату посчитала общественноопасной!
А я вот бесконечно могу перечитывать Веничку Ерофеева и порадаться, какие глубины души "человека из советского народа" раскрыл он с такой высокой поэтичностью, что дух захватывает... Сколько поэзии в его простонародном говоре, безыскусной ругани, отрывистых болезненных мыслях! Я все время думаю - какое это многоплановое, почти бездонное произведение, к которому так применима поговорка "каждый читает свою Библию"!.. В смысле - каждый читающий видит в ней что-то свое. Возможно, Вы увидели там только мат и грубость - что ж, Веничка бы, наверное, понимающе усмехнулся...
Зачем строить предположения о моей будто бы негативной реакции на других авторов? Я не собираюсь здесь анализировать многоплановое творчество Венедикта Ерофеева, уже хотя бы потому, что Ваши произведения рановато ставить на одну доску с его. А то ведь какая своеобразная логика вырисовывается: "кому не нравятся литературные произведения Елены Сафроновой - тот, значит, не признаёт и Ерофеева". Ничего себе, сравненьице...
Заметьте, Ольга, Вы сделали такой вывод и Вы его озвучили. Я ничего, что могло бы быть истолковано в таком ракурсе, не говорила.
Благодарю Вас и мсье Книголюба за читательское внимание к моей повести.
Заметьте, Ольга, Вы сделали такой вывод и Вы его озвучили. Я ничего, что могло бы быть истолковано в таком ракурсе, не говорила.
Благодарю Вас и мсье Книголюба за читательское внимание к моей повести.
Молодец, Оля! Отожгла!
А где же Татьяна Шустова - главный на нашем сайте специалист по звёздным болезням?! Если Вы, доктор, со мной закончили - то вот Вам новый пациент!
Ольга, какая буква в моем ответе дала повод думать, что я будто бы обиделась?
Не скрою, меня тоже удивила постановка Вашего вопроса.
"Интересно, все эти слова -"пердимонокль", "поджопники", "разбиралась как хрюшка в колбасных обрезках" - это авторские неологизмы или почерпнуто из каких-то местных диалектов?" Согласитесь, что на него я Вам и ответила. Буквально.
Далее, по сути отзыва. Конечно, я догадывалась изначально, что Вы хотели покритиковать автора за использование в повести грубых выражений. Кстати, как мы уже выяснили, слово "пердимонокль" грубостью не является. Всего лишь калькой с французского.
Немного странно, что Вы оставили комментарий по прочтении только первой страницы повести. Впрочем, я не против, если Вы будете их оставлять под каждой страницей... Но в конечном итоге о литературном произведении говорят после прочтения его в целом, а не фрагментарно.
Позиция Ваша относительно того, что в литературу не стоит тащить грязь, которой полно и в повседневной жизни, мне хорошо знакома. Она очень распространена среди школьных учителей, например... Здесь я с Вами (и с Вашими сторонниками) не согласна. Я принадлежу к сторонникам позиции, что литература должна не приукрашивать жизнь (как это делают жанры социалистического реализма либо "гламура") и не "воспитывать подрастающее поколение", а отражать мир во всем многообразии.
И, честно говоря, если Вам эти словечки кажется "грязью", то боюсь себе представить Вашу реакцию на произведения Э. Лимонова, М. Веллера, Вик. Ерофеева, да и Венички Ерофеева, не говоря уже о В. Сорокине.
Когда-то и мне казалось, что все эти авторы нашли какие-то новые способы "отражать мир во всём его многообразии", однако читать их во второй раз почему-то не тянет.
Одним словом, скотство, активно выдаваемое за высокую литературу и якобы некие беспредельные откровения гениальных писательских душ.
И вдвойне горько от того, что ernest и saphel - женщины (хотя в данном случае более подходит термин самки!).
Каких МЕСТНЫХ диалектов, Ольга?..
"Пердимонколь" - слово, существующее в русском языке с тех пор, когда французский язык был более распространен в определенных кругах (носящих европейское платье и боящихся публичного конфуза), чем русский. Происходит от французского словосочетания «perdit monocle» — «потерял монокль». Якобы в основе этого словосочетания лежал реальный конфуз, когда у некоей важной персоны выпал в суп на званом обеде монокль... Слово это имеется в "Словаре русского жаргона" 2000 года издания.
Остальные слова и выражения, приведенные Вами, полагаю, не нуждаются в переводе ни на диалект, ни с диалекта.
Не стоит обижаться - ведь Вы для того и разместили своё произведение, которое уже не раз публиковалось и даже заняло какое-то место на литературном конкурсе, чтобы получить отзывы читателей? Меня оно немного удивило. Зачем тащить в художественную литературу ту грязь, от которой и без того не знаешь как отгородиться в повседневной жизни?