В сентябре 1693г. Петрушка Иванов из села Солотча бил челом Игнатию, архимандриту Солотчинского монастыря, владевшего Солотчей, с просьбой помочь ему жениться. «Помолвил я сирота ваша деревни Полковой с крестьянином с Леонтьем Стефановым, — писал Петрушка, — чтоб ему выдать за меня падчерицу свою девку и в том меж нами третьия». Однако, по словам Петрушки, «Леонтий той падчерицы своей выдать за меня сироту вашего без твоего гедр власт[ел]инского указа не смеет». Петрушка просил Игнатия дать указ, прибавляя, что он находится «в совершенном возрасте», живет вместе с неженатым братом и пожилой матерью, и что без жены их двор не справится с возложенным на него тяглом. Решение архимандрита Игнатия зафиксировано на обороте петрушкиной челобитной: если Петрушка говорит правду, то свадьбу следует справить безотлагательно1.

Прошение Петрушки — одна из 34 челобитных по поводу женитьбы, поданных в 1693—1694 гг. архимандриту Игнатию и сохранившихся в бумагах Солотчинского монастыря2. Эти челобитные и другие документы проливают свет на свадебные обычаи крепостных Солотчинского монастыря. Солотча и соседние деревни — Самсонова, Заборье, Рыкова, Давыдова, Полкова — представляли собой своего рода населенный остров среди Мещерских лесов, отделенный от лежавшей южнее Рязани болотистой поймой Оки. Крестьяне этих селений в окрестностях Солотчи вступали в браки почти исключительно друг с другом, благодаря чему у них в течение поколений вполне могли развиться своеобразные свадебные обычаи. Однако из немногих челобитных и других документов, относящихся к прочим имениям Солотчинского монастыря — селам Новоселки, Григорьевское и Романово — ясно, что брачная практика в Солотче не отличалась от практики других крепостных Солотчинского монастыря в Рязанском уезде.

В первую очередь челобитные раскрывают тот любопытный факт, что ни одна свадьба в Солотче не обходилась без челобитной архимандриту. 32 из 34 челобитных датируются 7202 годом по допетровскому летосчислению (сентябрь 1693 — август 1694) и приходятся на один свадебный сезон, сентябрь-январь. Тридцать челобитных поданы крестьянами (или каменщиками, женившимися на крестьянках) из Солотчи со деревнями. Вполне вероятно, что в монастыре ежегодно собирали по пачке таких челобитных, из которых до нас дошла только одна. Челобитные касаются 32 состоявшихся или предполагавшихся свадеб; 18 прошений окончились венчанием крестьян Солотчинского монастыря, еще 4 — венчаниями каменщиков и солотчинских невест3. Сомнительно, чтобы, помимо этих, были какие-то другие свадьбы. В солотчинских метрических книгах за 1724 и 1726 гг. — старейших из дошедших до нас — зафиксировано соответственно лишь 10 и 15 венчаний среди крестьян и монастырских слуг из тех же села и деревень4. Всего в свадьбах в 7202г. принимала участие 31 крестьянская семья (некоторые — более чем в одной). В 1678г. в Солотче и соседних деревнях насчитывалось лишь 169 дворов5. Следовательно, чуть менее пятой части всех крестьянских дворов участвовало по крайней мере в одной свадьбе в 7202г. — пропорция довольно высокая.

Вероятно, все крепостные монастыря подавали брачные челобитные. В документах за 7202г. содержится по одной челобитной из сел Новоселки и Григорьевское — следовательно, такая практика не ограничивалась одной только Солотчей. В донесении григорьевского приказчика от ноября 1695г. упоминаются брачная челобитная и архимандритский указ (оставшийся невыполненным)6. Вполне вероятно, что челобитные из ближайших деревень хранились в монастыре, а как правило челобитные из других имений возвращались приказчикам с решением архимандрита на обороте.

Челобитные подавались не для того, чтобы получить разрешение венчаться. Все крестьяне, как и Петрушка, в своих челобитных просили архимандрита приказать отцу девушки — всегда указывалось его имя и из какой он деревни —выдать ее замуж за просителя или его сына. Похоже, что в случае Петрушки челобитная подавалась для проформы: Петрушка и Леонтий заключили соглашение, и архимандриту оставалось одобрить его, приказав Леонтию выдать замуж свою падчерицу. Другие крестьяне просили архимандрита приказать отцам выдать своих дочерей замуж еще до того, как стороны жениха и невесты приходили к соглашению, и даже когда отец девушки явно не хотел выдавать ее за просителя (челобитчика?). В обильной документации Солотчинского монастыря, касающейся браков, челобитная Петрушки — единственная, из которой может следовать, что старцы требовали от своих крепостных подавать брачные челобитные: Леонтий «без твоего гедр власт[ел]инского указу не смеет». Однако дело обстояло не так. Судя по всем прочим свидетельствам, инициатива принадлежала не старцам, а крестьянам.

Судя по словам крестьян, приказ архимандрита о венчании был нужен им, поскольку у них редко получалось договориться самим. В восемнадцати челобитных за 7202 год, поданных солотчинскими крестьянами, архимандрита просят приказать другому крестьянину выдать дочь замуж. В 10 случаях просители объясняют, почему они не сумели сговориться: либо у них не было денег, которые требовал отец невесты, либо отец отказывался выдавать дочь замуж по какой-то другой причине. В восьми случаях челобитчики просили архимандрита издать указ, не объясняя, зачем это нужно, но иногда они намекали, что их собственные усилия оказались безуспешными; именно это следует, например, из просьбы Фоломки, чтобы архимандрит устроил венчание его сына и дочери Романа, «чтоб мне сироте вшму между свою братию обижено не быть»7. Даже если интерпретировать все эти восемь челобитных как формальные просьбы, то из оставшихся десяти ясно видно, с каким трудом крестьянам удавалось находить жен для своих сыновей. Об том же говорят и свидетельства самих старцев от 1690-х гг. Они расследовали неисполнение свадебных договоров в своих имениях Новоселки, Романово, Григорьевское и вели переписку с приказчиками, когда отцы отказывались выдавать дочерей замуж. Все свидетельствует об одном: для многих крестьян действительно оказывалось очень трудно поженить своих сыновей, так как отцы многих девушек часто отказывались их выдавать.

Сам характер дошедших до нас документов подтверждает эту гипотезу. Нет ни одного случая, чтобы семья отвергнутой невесты жаловалась, что семья жениха нарушила брачный договор, нет даже ни одного намека, что женихи уклонялись от выполнения договора — есть лишь свидетельства, что порой женихи не могли выполнить тяжелые условия, поставленные отцами невест. Ни один отец не бил челом архимандриту с просьбой помочь выдать дочь замуж. Во всех челобитных в роли жалобщика выступает семья жениха, а семья невесты ставит препоны свадьбе. Все расследования случаев нарушения договора сводились к выяснению причин, почему невеста не досталась жениху.

Челобитные одна за другой подчеркивают, как важно было крестьянину найти себе невесту. Крестьяне так оправдывали необходимость в женщине для ведения домашнего хозяйства: «женишка у меня скорбна»; «женишка у меня скорбна и в домишку править некому»; «работать в домишку моею некому»; «чтоб мне сироте было б о ком прожить и домишка не ростерять»; «домашнею некому потому что я сирота и женишка у меня в древних летах»; «живу в одиночестве и по нужди гедр женить сншка и взять сноху в молодых летях и домишкам править некому»; «из домишки разоряюсь»8. Напротив, ни один из солотчинских каменщиков, просивших у архимандрита брачный указ, не оправдывал свою просьбу необходимостью завести двор. Каменщики писали, что без жены «волочаюсь я не женат»9. Поскольку они были наемными работниками и не имели больших семей, то им не требовались женские рабочие руки для экономического выживания; отсюда и отсутствие экономических обоснований в их челобитных. Отцам из крестьян нужны были жены для сыновей, чтобы пополнить убыль женских рук в хозяйстве и тем самым предотвратить гибель двора. Проблемы с поисками жены грозили крахом семье крестьянина — по крайней мере, так те утверждали. Неудивительно, что в отчаянии они обращались за помощью к архимандриту, когда не могли устроить брак сами.

По показаниям солотчинских челобитных, самой поразительной чертой браков была та, что над крестьянами довлели две противоположных проблемы: крайняя необходимость жениться, и невозможность самим, без вмешательства старцев, устроить свадьбу. Основным источником этого противоречия были деньги и честь: деньги, которые требовал отец невесты за свою дочь, деньги, которые отец жениха должен был платить не только за невесту, но также за свадебные подарки и пиршество, и честь, наличия которой требовал отец невесты от семьи жениха, и бесчестье, от которого страдала семья жениха, если не могла подыскать ему невесту. Вероятно, все русские крестьяне в конце XVII века сталкивались с теми же трудностями, когда искали себе жен. Также вполне вероятно, что, подобно солотчинским крепостным, к своим хозяевам за помощью обращались в XVII веке и другие крепостные.

Изобилие уцелевших брачных документов 1690-х гг. из имений Солотчинского монастыря — факт случайный, но он выражает ключевую сторону браков крепостных крестьян: они осуществлялись под контролем со стороны владельца. В конце XVII века Солотчинский монастырь назначал в каждое свое село посельского старосту и приказчика и издавал письменные НАКАЗЫ, в которых, среди прочего, определялся размер свадебных пошлин, которые должны были платить крестьяне10. В регулярной переписке монастыря с его сельскими чиновниками время от времени упоминаются крестьянские свадьбы — обычно в тех случаях, когда крестьяне противились архимандритским указам. Судя по этим документам, для Солотчинского монастыря была обычна та же практика, к которой прибегали духовные и светские землевладельцы той эпохи. Согласно наказу от 1688г., приказчики в Григорьевском и Романове должны были взыскивать свадебную пошлину — куничные деньги в размере 8 алтын 2 деньги (25 копеек), а также «по хлебу да по окороку» за каждую сыгранную свадьбу и дополнительные 6 деньги (3 копейки) приводных — очевидно, плата за девушку, приведенную на двор11. В 1690-е гг. крестьяне платили куничные (называвшиеся также куничной пошлиной или выводными деньгами) — в размере между 3 1/2 алтына (10 1/2 копеек) и пол-полтины (25 копеек)12. Когда крестьянская девушка выходила замуж за кого-то, не прикрепленного к владению, монахи требовали более крупную сумму в качестве выводных денег — ведь они теряли собственность. Крестьяне из села Романово довольно часто выдавали своих дочерей замуж за пределы монастырских владений, потому что ни одна из соседних деревень не принадлежала Солотчинскому монастырю13. В ноябре 1696г. романовский старец сообщал, что приказчик, вернувшись из поездки в монастырь, приказал крестьянам платить 3 рубля выводных «против указа властелинского», но крестьяне отказались на том основании, что раньше они того никогда не делали. Более того, романовские крестьяне воспользовались отъездом самого старца в монастырь, чтобы выдать и своих дочерей замуж за пределы владения. Вернувшись, старец посадил отцов невест в подклеть. После этого архимандрит приказал посельскому старцу взимать выводные в размере двух рублей, а с более бедных крестьян — «по рассмотрению»14.

Ни в этих наказах общего характера, ни в переписке по поводу конкретных дел ничто не указывает на то, что солотчинские старцы требовали от своих крепостных просить позволения жениться или просить издать соответствующий указ. Но в принципе невозможна была ни одна свадьба без уплаты пошлины монастырю, и старцы наказывали крестьян, пытавшихся от этого уклониться. Иными словами, старцы были привратниками у ворот к крестьянской свадьбе. Крестьяне, которым не удавалось сговориться о свадьбе, естественно, обращались к ним за помощью, и старцы оказывали ее из экономических соображений.

Главным препятствием к свадьбе, упоминающимся в челобитных от обеспокоенных родственников жениха, являлась чрезмерная цена за невесту или — что, в сущности, было одно и то же — бедность женихового двора. Каменщик Гришка Савельев в челобитной от августа 1692г. писал: «Я сирота стал уже в совершенном возрасте и намерение у меня сироты есть чтоб женится а жинится мне сироте не чим по тому гедр что в мнстрских ваших вотчинах у которых кстьян двки есть и оне просят за них днг много а мне сироте днг взять негде»15. Гришка просил архимандрита Игнатия приказать крестьянину Андрею Алексееву из Заборья отдать замуж свою дочь Матрену, и Игнатий пошел ему навстречу. Или как выражался в своей челобитной от сентября 1693г. Сидорка Казмин, называвший себя «скудной крестьянинец»:

«Снишка женить за скудостью нечим а добровольно нихто моя братия кресьтине за снишка моего без денежно не даст»16. Сидорка называет девушку, на которой мог бы жениться его сын, и архимандрит Игнатий издал указ.

Лишь два документа из солотчинских сел дают представление, насколько велик был выкуп за невесту17. В одной брачной челобитной от 1693г. упоминается сумма в четыре рубля. В другом документе — показаниях, полученных после жалобы крестьянина на неисполнение брачного договора — называется цена в три рубля18. Столь же скудны свидетельства из других рязанских имений монастыря. Крестьянин из Григорьевского жаловался, что отец предполагаемой невесты требует шесть рублей19. Крестьянин из Романова получил два рубля выкупа за свою дочь, хотя жених должен был переселиться на двор невесты20. Этот выкуп явно был ниже среднего, поскольку не являлся компенсацией за потерю женских рабочих рук; но отец, несомненно, полагал, что вправе взять обычную плату за невесту, пусть и со скидкой, поскольку на его дворе, наоборот, прибавился работник.

Вероятно, обычный выкуп во всех селах, принадлежавших Солотчинскому монастырю в Рязанском уезде, составлял около трех рублей. Такую плату монахи пытались в 1696г. установить за девушек из Романова, выходивших замуж за пределы владений; вероятно, они ориентировались на рыночную цену за невесту, принятую в крестьянской практике21. Такую же сумму — три рубля — предлагал уплатить монастырю один отец из Солотчи за привилегию выдать свою дочь замуж по собственному выбору, а не за жениха, назначенного архимандритом22. Три рубля для солотчинских крестьян были большими деньгами, для большинства из них далеко превосходя сумму ежегодного оброка или даже общий денежный эквивалент оброка и барщины23. По другой мерке, три рубля рабочие в XVII веке (тоже в основном из крестьян) зарабатывали за 100 дней, получая в среднем по 3 копейки в день, а каменщики, получавшие по 8 копеек в день, зарабатывали за 37 дней24.

Неудивительно, что по словам многих солотчинских крестьян, женить своих сыновей им было не по кошельку.

Архимандрит издавал брачный указ почти во всех случаях, когда челобитчик называл себя бедняком. Неясно, сопровождались ли эти свадьбы уплатой какого-либо выкупа за невесту или нет. Лишь один челобитчик особо просил, чтобы невесту ему дали «безденежно». Архимандрит Игнатий ограничился тем, что приказал сыграть свадьбу, не затрагивая вопрос выкупа25. Поскольку челобитчики могли просить об отмене выкупа, но обычно этого не делали, то, вероятно, они добивались указа архимандрита лишь для того, чтобы заставить отца невесты согласиться на меньшую сумму, чем он требовал.

Выкуп за невесту был крупнейшей, но не единственной статьей расходов на свадьбу, о которых тоже следовало договариваться. Из челобитных и расследований по поводу якобы невыполненных соглашений становится ясно, что семья жениха давала невесте дорогие подарки (дважды упоминаются шубы, один раз серьга, причем шуба оценивалась в рубль, а пара серег — в 10 алтын, т. е. 30 копеек), что жениховая сторона выставляла водку, чтобы отметить заключение договора, и по крайней мере иногда возмещала свадебные расходы семье невесты (в соответствующем случае упоминается сумма в один рубль)26, жениховой стороне также приходилось расплачиваться за угощение; один крестьянин после того, как брачный договор был расторгнут в последний момент, судился за то, чтобы ему вернули рубль, потраченный на харчи, когда он принимал семью невесты27. В одной челобитной говорится, что отцу жениха пришлось взять взаймы два рубля на свадебный поезд — вероятно, имелся в виду свадебный пир, а не поезд телег, который доставлял невесту из родного дома на двор жениху28. Крестьяне время от времени просили монастырь ссудить им денег на покрытие этих расходов, и монастырь выдавал деньга29.

Выкуп за невесту и церемониальные расходы были вещами взаимосвязанными, но различались функционально. Выкуп в первую очередь являлся платой за женский труд, необходимый для ведения хозяйства, однако также служил испытанием для чести жениховой стороны, проверяя, насколько та платежеспособна. Способность понести церемониальные расходы служила отдельной проверкой, насколько жениховая сторона достойна того, чтобы с ней породниться, но об этом достоинстве судили главным образом по наличным средствам. В крестьянских свадьбах Рязанского уезда в конце XVII века на кон ставились и честь семейства, и его экономическое выживание. Как утверждал Фоломка из Самсоновой в своей челобитной архимандриту Игнатию в сентябре 1693г., он будет «обижень», если не найдет невесту для сына30. Семья, разрывавшая брачный договор и отказывавшаяся выдать невесту, навлекала большое бесчестье на семью будущего жениха, и та судилась ради возмещения убытков — возврата потраченных денег, а также пени в качестве компенсации за бесчестье. В 1690г. два крестьянина из Григорьевских деревень судились именно по такому поводу, и архимандрит приказал невестиной стороне уплатить 2 рубля 4 алтына (12 копеек) «за честь» — за то, что сторона жениха подверглась бесчестью31. В 1691г. архимандрит Игнатий приказал отдать крестьянину из Новоселок три рубля «выводных почесных» денег, когда сторона невесты отказалась выполнять брачный договор32. В 1694г. Осип Яковлев, солотчинский каменщик, судился со вдовой Полосой Васильевой, которая согласилась выдать за него свою дочь и позволить ему переселиться к ней на двор; нарушив договор, она выдала дочь за другого. Осип требовал не только компенсации расходов, но и просил архимандрита приказать Полосе, чтобы та перестала его позорить. По словам Осипа, Полоса ходила по деревне и насмехалась над ним, похваляясь своим собственным богатством33.

Как довелось узнать Осипу Яковлеву, богатство и честь являлись взаимосвязанными понятиями. Честь жениха проверялась в ходе формальных визитов и пиршеств, которые предшествовали сговору и венчанию. Невозможность выполнить требования обычая и договора приводила к разрыву соглашения и бесчестила семейство жениха. В документах Солотчинского монастыря эти церемонии описываются довольно подробно, поскольку соответствующие показания служили ключевым моментом в разбирательствах по поводу нарушенных брачных договоров.

Когда отец хотел женить сына, он первым делом посылал посредника — в окрестностях Солотчи в начале XVII века и позже он назывался «сходатый сват» — чтобы выяснить расположение семьи предполагаемой невесты. Иногда - возможно, всегда — сторона невесты обследовала жениховое «место и платье» —двор и семейные пожитки. Если семья невесты была удовлетворена осмотром, стороны договаривались об условиях, включая выкуп за невесту, подарки и угощение. После этого жениховая сторона приходила на двор невесты с деньгами и подарками для нее, а также с угощением и водкой, чтобы отметить «зговор» (так крестьяне из окрестностей Солотчи называли сговор) —эта церемония скрепляла его. В показаниях свидетелей на разбирательствах по поводу несостоявшихся браков встречается формулировка «и вино пил», считавшаяся особенно весомой — это свидетельствует о том, что ритуальное распитие водки считалось такой же существенной чстью церемонии, как и вручение подарков. «Зговор» завершался «рукобитьем» — церемониальным рукопожатием, скреплявшим контракт. Большинство расследований по поводу нарушенных брачных договоров строилось на том, действительно ли рукобитье имело место: крестьяне-ответчики утверждали, что «только де дело на словах» не считается, в то время как монахи, ведущие расследование, рассматривали состоявшееся рукобитье как юридическое обязательство; если сторона невесты позже отказывалась от своих обещаний, на нее налагали штрафы за убытки и бесчестье. Во время рукобитья стороны договаривались о дне свадьбы, которая тоже сопровождалась пиршеством; в свадебном поезде с жениховой стороны участвовали по крайней мере жених и его главные доверенные лица — тысяцкий и дружка, которые привозили невесту с ее родного двора на двор к мужу34.

Семья невесты настаивала на точном выполнении договора. Когда отец жениха из Новоселок в 1691г. не сумел достать водки, необходимой для «зговора», семья невесты отменила свадьбу, хотя жених принес три рубля выкупа за невесту; более того, семья невесты отказалась возобновлять договор, когда позже жениховая сторона все-таки достала водку35. Точно так же невестиная сторона требовала полной выплаты выкупа: когда в 1693г. солотчинский крестьянин сумел заплатить только три из требуемых четырех рублей, семья невесты отменила свадьбу36. В первом случае архимандрит Игнатий велел, чтобы семье жениха было заплачено три рубля «почесных» денег. По второму делу нет никаких подробностей, однако не было нужды специально указывать, что семья, не сумевшая выполнить свою часть брачного договора, обесчестилась.

Демонстрируя свое состояние семье невесты, семья жениха подвергалась риску публичного позора. Свадебные соглашения — «зговор», рукобитье — совершались при свидетелях37. Их называли «третьи», и в документах их отличают от «сходатых», которые устраивали брак, и от тех родственников, которые могли присутствовать при заключении договора. Родственники участвовали в нем, а «третьи» являлись нейтральными свидетелями. Так, один челобитчик — которого семья невесты отвергла в последнюю минуту в пользу другого претендента, и который хотел возместить свои затраты — утверждал, что «третьи» были свидетелями при «зговоре» и что те же самые «третьи» являлись свидетелями, когда он брал взаймы у другого крестьянина два рубля на свадебный поезд38. Оба договора включали в себя денежные обязательства, а рязанские крестьяне XVII века не могли предложить иного поручительства, чем присутствие незаинтересованного свидетеля. Свидетели не могли предотвратить нарушение брачного договора, но их присутствие служило гарантией, что те крестьяне, которые не смогут уплатить выкуп за невесту, достать подарки и водку, будут опозорены.

Свидетели могли объявить о бесчестье той семьи, которая не смогла собрать деньги на выкуп, но никак не защищали семью жениха от бесчестья со стороны семьи невесты. На брачном рынке, где спрос исходил только со стороны жениха, семьи невест, как и при получении денег, так и при испытании чести, только добывали и ничего не теряли. Хотя от семьи невесты иногда требовали возмещения убытков, когда она расторгала договор, это не грозило ей бесчестьем: она навлекала бесчестье на жениха и должна была платить за это, но сама от бесчестья не страдала. Деньга, которые получала сторона жениха, не могли смыть того позорящего факта, что семья не смогла поженить сына. На переговорах, предшествовавших свадьбе, семья жениха рисковала всем, семья невесты — ничем.

Деньги и честь имели ключевое значение при заключении брака, однако объясняя, почему они противятся тем свадьбам, которые приказывает сыграть архимандрит, солотчинские крестьяне нередко заявляли, что всего лишь защищали своих дочерей. В солотчинских документах мы по большей части видим привычную картину всецело патриархального крестьянского общества, в котором отцы обладают абсолютной властью, включая право решать, когда и с кем их сыновья и дочери должны вступать в брак. Вдовы, возглавлявшие семейства, в этом отношении вели себя совершенно так же, как отцы. И все же и отцы, и вдовы заявляли, что их волнует, как с их дочерьми будут обращаться после свадьбы. В январе 1693г. Гришка Михайлов из Солотчи, чья семья переживала тяжелое время после смерти его жены, жаловался, что «наши братья крестьяня видя мою домашнюю нужду за сншка [своих дочерей ] не дают»39. Гришка не сетовал, что крестьяне требуют слишком много денег за своих дочерей, или что у него нет денег для уплаты выкупа за невесту. Его задело его положение в мире: его двор пребывает в таком жалком состоянии, что другие крестьяне не станут даже рассматривать его брачные предложения. И похоже, Гришка их понимал; он просил лишь того, чтобы выйти замуж за его сына приказали вдове. В 1695г. Елфимка Афонасев из Григорьевского также отмечал, что «никто моя братия [свою дочь] за него не даст за денежную скудостью», и тоже просил для своего сына лишь вдовы40. Интересы отцов и дочерей здесь совпадали: отец не мог взять существенного выкупа с обедневшего крестьянина, а его дочь не хотела переселяться на такой двор.

Крестьян волновало не только благосостояние претендентов на руку их дочерей. Они также противились браку, когда их дочери были слишком молоды. После того, как архимандрит Игнатий приказал выдать замуж дочь Ермошки Филатова из Давыдовой, тот отвечал, что она «не в совершенном возрасте только тринатцати лет», и просил, чтобы ей позволили оставаться в семье еще один год41. Тринадцать лет в то время было минимальным брачным возрастом для православных. Ответ Игнатия Ермошке не сохранился, однако в другом случае он приказал выдать девушку замуж, но только если ей исполнилось 15 лет42. Вероятно, он следовал местному обычаю. Кроме того, крестьяне не желали выдавать дочерей замуж за немолодых людей. Когда в 1693г. Игнатий приказал Антипу Васильеву из Пановой выдать свою 15-летнюю дочь за 30-летнего Гришку Кондратьева из Саречки, Антип подал жалобу рязанскому митрополиту и выиграл дело43. Сеньку Афанасьева из Григорьевского имения так тревожило то, что с его дочерью мог сделать брат крестьянина Кузнецова — «погубит дитя свое» — что он обещал заплатить монастырю три рубля, если архимандрит Игнатий отменит свой брачный указ. Сенька заявлял, что он уже сговорился с другим крестьянином, от которого несомненно получит три рубля выкупа за невесту, но готов был отказаться от этих денег исключительно из-за тревоги за благополучие дочери44. Некоторые крестьяне, по мнению других крестьян, просто не годились в женихи. В сентябре 1693г. Гришка Михайлов из Солотчи указывал, что хотя его жена умерла три года назад и ему самому приходится справляться с хозяйством и пятью детьми, он платит и «государские подати и ваши монастырские платежи» — иными словами, не бедствует — но все же «крстьяне за сншка моего не дают [своих дочерей] незнамо для чего»45.

Забота о благополучии дочерей не означала, что отцы позволяли дочерям самим решать, за кого выйти замуж, но одно дело 1693 года демонстрирует, что иногда дочери обходили власть своего отца. У Евдокии, девушки из Заборья, было не менее трех ухажеров, которые с сентября по ноябрь подали по меньшей мере пять челобитных архимандриту Игнатию, добиваясь ее руки. Самым настойчивым был каменщик Стенька Тимофеев. В своей первой челобитной он жаловался, что Егор Петров, отец Евдокии, отказалcя рассматривать его кандидатуру, и добился того, что Игнатий приказал немедленно выдать Евдокию за Стеньку. Вскоре Стенька подал следующую челобитную с жалобой на то, что монастырь отменил этот приказ, а взамен приказал выдать Евдокию замуж за брата плотника Яковлева. (Должно быть, Яковлев тоже подавал челобитную, но она не сохранилась). Стенька утверждал, что первоначально просил руки Евдокии, «потому что гедр та гедр девка велела мне сама бить челом тебе гедр чтоб мне ея взять за себя»46. Он повторил свое желание взять Евдокию в жены. Когда эта челобитная осталась без ответа, Стенька подал еще одну. Тем временем руки Евдокии у Игнатия попросил третий претендент — Ивашка Гуров из Полковой. Но Игнатий рассудил, что если Сенька говорит правду — то есть, если Евдокия сама выбрала Стеньку — то их двоих следует поженить47.

В данном случае Игнатий предпочел удовлетворить требование церкви, чтобы женихи и невесты венчались по доброй воле. Желания жениха и невесты во многих других случаях, когда он приказывал сыграть свадьбу, его, видимо, не интересовали. В данном случае исключительным обстоятельством, возможно, является то, что Егор Петров полностью проигнорировал желание дочери. Было ли возможно другим девушкам, как Евдокии, требовать от женихов, которым они симпатизировали, чтобы те подавали челобитную монахам? Несомненно, Евдокия была исключительно волевой девушкой и воспользовалась тем фактом, что у Стеньки не было отца (по крайней мере, он не жил в Солотче), и что тот взял на себя инициативу по организации свадьбы; Стенька лично обратился к семье девушки. Каким бы необычным ни был поступок Евдокии, он свидетельствует о том, что даже в этом патриархальном обществе дочери имели известную возможность высказать собственное мнение по поводу брака. С точки зрения семьи, подбирающей жену для неженатого мужчины, это дополнительно осложняло и без того непростой процесс поиска невесты.

Отцы девушек не только регулярно отказывали сватающимся односельчанам, порой они даже противились указам архимандрита Игнатия, требовавшего от них выдать дочерей замуж. Когда в 1694г. Антип Васильев из Пановой отказался выдать свою 15-летнюю дочь замуж за 30-летнего, его избил посельский старец, который должен был проследить за выполнением указа архимандрита48. В 1692г. крестьянин из деревни Китаевой в составе имения Григорьевское обратился к архимандриту Игнатию, когда вдова, которую он хотел взять в жены, нашла убежище у своего тестя, который не выдал ее даже после того, как его посадили в подклеть49. В 1693г. крестьянская семья из Полковой отказалась выдать дочь, в результате чего отца и брата девушки посадили в подклеть. Тогда мать подала челобитную, чтобы ее сыну нашли невесту, а сына и мужа освободили в обмен на насильственный брак ее дочери50. Сталкиваясь с сопротивлением, солотчинские старцы всякий раз прибегали к таким мерам воздействия, которые считали необходимыми, чтобы брак состоялся: одних крестьян они били, других сажали под замок, третьим грозили дополнительным оброком51.

Но, как и в случае с Антипом Васильевым, который обратился к рязанскому митрополиту, даже эти методы принуждения не всегда помогали. В 1695г. Мишка Безпалов из Григорьевского спрятал свою дочь, молодую вдову, за которую требовал шесть рублей выкупа, не желая подчиняться монастырскому указу о выдаче ее замуж за сына Елфимки Афанасьева. Посельский старец посадил Мишку в подклеть, откуда его освободили, когда он пообещал сказать, где прячется его дочь. Но он не сдержал своего слова и продолжал ее укрывать. Когда родственники Елфимки ворвались в избу Мишки и схватили вдову, мишкин брат Антошка собрал своих родственников и отвез ее в другую деревню, где ее поспешно выдали замуж за Оску Алымова, который, вероятно, для Мишки был женихом более предпочтительным. Антошку за его участие в этой авантюре высекли, однако брак расторгнуть было уже нельзя52.

Большой выкуп за невесту, бедность семьи жениха, нравственные прегрешения и прочие недостатки жениха и его семьи, из-за которых его сватовство отвергалось, возможно, необходимость получить согласие самой невесты, необходимость продемонстрировать свое достоинство, выполнив весь церемониал — препятствия к заключению брака были предостаточные. Крестьяне подавали одну челобитную за другой, утверждая, что не в состоянии выполнить эти условия: они не могли жениться, если только солотчинские святые отцы не сломят сопротивление семей невест. Неспособность жениться была смертельной угрозой для благополучия крестьянского семейства. Кроме того, она позорила семью, так как демонстрировала перед всей крестьянской общиной ее неспособность показать другой семье свое достоинство и тем самим обеспечить собственное дальнейшее выживание.

Но действительно ли не менее половины взрослых крестьян из имений Солотчинского монастыря могли остаться неженатыми, если бы не вмешались старцы? Здравый смысл подсказывает ответ: «Нет». Нет никаких признаков того, что когда-либо где-либо в России большое число взрослых крестьян оставались холостыми. Крестьяне, предоставленные сами себе, почти без исключения женились. Но солотчинские крестьяне, будучи крепостными, не были предоставлены сами себе. Причину, почему многие из них отказывались выдавать дочерей замуж, следует искать в условиях той вотчины, в которой они жили.

Крестьяне не исполняли приказы архимандрита отдавать дочерей замуж не потому, что они не хотели для них замужества, а потому что архимандрит выбирал плохих женихов: слишком старых, слишком бедных, слишком неуважаемых или известных своим дурным характером. Отцы предпочитали других женихов и нередко уже вели с ними переговоры о свадьбе, когда вмешивался архимандрит. Те 10 из 18 солотчинских крестьян, которые в 7202 году жаловались, что не могут найти себе невесту, если только архимандрит Игнатий не издаст указ, возможно, добились бы успеха, если бы искали невест на более бедных и менее уважаемых дворах. По примеру Гришки Михайлова и Елфимки Афонасева, они могли бы удовлетвориться вдовами. Однако, они пытались воспользоваться властью архимандрита, чтобы добыть себе невест, которые были им не ровня. Иными словами, эти крестьяне пытались обойти общепринятое представление о том, какие браки уместны, обращаясь к Игнатию. Отцы невест нередко оспаривали указы Игнатия, объясняя, что подыскали другого жениха, и Игнатий иногда отменял свой первый указ и издавал другой, более приемлемый для отца невесты. Не было бы господской власти, крестьянские обычаи изначально оставались бы соблюдены.

Крестьяне, естественно, понимали, что сыновья, ищущие жен, и дочери на выданье — это две стороны одной медали. Те отцы, которые требовали крупный выкуп за дочь, в другой раз подыскивали невесту для сына. Солотчинские крестьяне понимали баланс полов в браке как многосторонний обмен в рамках экономики брачных указов; если им приказывали выдать дочь замуж в другую семью, они в ответ ожидали натуральной компенсации. 12 из 18 солотчинских челобитчиков, которые просили у архимандрита содействия в организации свадьбы, напоминали ему, что сами выдавали замуж дочерей по его приказу, и намекали, что поэтому ждут положительного решения на просьбу найти жен для сыновей53. В этом отношении типична челобитная Васьки Климентьева из Солотчи, поданная в январе 1694г.: в октябре 1693г. мне приказали выдать дочь за сына Леонтия Подшивалова, мой сын Тимошка достиг совершеннолетия, моя жена немощная, а в деревне Давыдова есть девушка «в совершенном возрасте», дочь Захара Афанасьева; пожалуйста, прикажи Захару выдать ее, чтобы мой дом не погиб34. При отсутствии проявлений господской власти крестьяне не могли бы сформулировать именно такую модель свадебного обмена, но тем не менее они бы практиковали многосторонние обмены, как поступали крестьяне во всей России.

Челобитная Петрушки Иванова и другие брачные челобитные, из которых ясно, что две семьи пришли к соглашению, столь же показательны, как и те, что описывают препятствия к свадьбе. Почему Леонтий не смел выдать свою падчерицу замуж без указа? К чему эта демонстрация сопротивления? Скорее всего, он не желал нарушать обычай солотчинских крестьян, согласно которому каждая свадьба требовала указа архимандрита. Возможно, подавать челобитные начали те отцы, которые пытались подыскать для своих сыновей лучшие пары, чем позволяло их положение в местной крестьянской общине, после чего эта практика распространилась на всех монастырских крестьян — еще один пример того, как крестьяне вплетали в свои обычаи господскую власть. Однако, более полное объяснение этого ритуализированного сопротивления выдаче дочерей замуж требует учета тех аспектов свадьбы, которые не имеют отношения к крепостной зависимости.

Господская власть оставила заметный отпечаток на солотчинской брачной практике, но в основе свадеб местных крепостных лежали обычаи, общие и для крепостных, и для черносошных крестьян. В своих челобитных архимандриту Игнатию крестьяне жаловались на выкуп за невесту, на расходы на свадьбу, на угрозу обесчещивания — все эти препятствия браку коренились в крестьянской жизни. Брачные договоры нарушались из-за того, что сторона жениха не могла выполнить условий, а эту проблему крестьяне создавали для себя сами. Переговоры о свадьбе представляли собой очень напряженный момент в жизни крестьян; нужда в браке была велика, а препятствия на пути к нему — многочисленны.

Затруднения, с которыми сталкивались солотчинские крестьяне при поиске жен для своих сыновей, имели тот же характер, что и вообще их поведение. Крестьяне были неуправляемыми, упрямыми и не выполняли приказов. Они отказывались платить оброк, когда монахи повышали его, и нередко отказывались доставлять припасы или выполнять монастырские повинности55. Иногда они избивали посельских старцев56. Друг друга они обвиняли в кражах и, похоже, действительно частенько воровали у соседей пчел, лошадей, одежду и зерно. Они запахивали землю, принадлежавшую другим крестьянам, и вели кулачные бои с односельчанами и крестьянами из соседних сел и поместий57. Наконец, они жаловались, что другие крестьяне рассказывают про них небылицы, ругают их, тем самым навлекая на них бесчестье, которое может оказаться гибельным58. У таких людей не было особых причин друг другу доверять.

И именно в рамках этого «неотесанного» общества крестьянам приходилось жениться. Существует непосредственная зависимость между раздраженной подозрительностью, с какой крестьяне относились друг к другу в повседневных отношениях, неприязнью семьи невесты ко многим сватовствам, и требованиями, которые они выдвигали, когда рассматривали эти сватовства. Наличие посредников между сторонами жениха и невесты, многоэтапные переговоры и присутствие свидетелей при заключении брачного договора были единственным способом преодолеть взаимное крестьянское недоверие. Свадьбу составляли сватовство, сговор, рукобитье и пиры: сложный ритуал, переговоры, проходящие этап за этапом — только так преодолевались затруднения при организации свадьбы.

То же самое, очевидно, верно и в отношении сопротивления родителей невесты: солотчинские крестьяне всерьез сопротивлялись браку, и в то же время это сопротивление составляло часть ритуала. Имелось много оснований сопротивляться неподобающим свадьбам, но демонстрация сопротивления входила в свадебный обряд, даже когда отец считал сватовство к своей дочери уместным. По сравнению с выкупом за невесту и дорогостоящей проверкой чести жениховой стороны, требование, чтобы жених достал брачный указ архимандрита, не сулило никаких сложностей; оно было равносильно лишь незначительному усилению сопротивления невестиной стороны, которое представляло собой неотъемлемую часть солотчинских свадеб. Возможно, несогласие выдавать дочь замуж служило демонстрацией чести семьи невесты; чем сильнее сопротивление, тем больше честь. Хотя этому нет прямых свидетельств, в условиях конца XVII века демонстрация чести лежала в основе солотчинскнх свадеб, и было бы странно, если бы от стороны невесты не ждали проявления такой же чести, как и со стороны жениха. Вероятно, именно поэтому Леонтий не осмелился выдать свою падчерицу замуж за Петрушку без указа архимандрита: было бы бесчестьем не поставить этого последнего препятствия.

Не только в окрестностях Солотчи в 1690-х гг. крестьяне сталкивались с проблемами при попытке жениться, а семьи невест проявляли реальное и ритуальное сопротивление. В 1780—1790-х гг. крепостные из села Константинове неподалеку от Солотчи также жаловались на исключительно высокий выкуп за невесту — 50 рублей — и обращались к своим владельцам (в то время — Голицыным), чтобы те заставляли сопротивляющихся отцов выдавать замуж своих дочерей59. В XVIII—XIXвв. родители, принадлежавшие к некоторым староверческим толкам, регулярно отказывались выдавать дочерей замуж по религиозным, как они утверждали, причинам. А на обширных территориях, протянувшихся дугой по Русскому Северу, через Урал и в Сибирь в XIX в. широко распространилось похищение невест («свадьба уводом») — ответ на отказ отцов отдавать своих дочерей60.

В крестьянских свадебных причитаниях и песнях, записанных в XIXв. этнографами и фольклористами, также выражается сопротивление свадьбе со стороны невесты и нежелание невесты покидать родное семейство. Общепринятое толкование свадебных причитаний — что невеста оплакивает несчастную участь, которая ждет ее в семье мужа — в лучшем случае верно лишь частично. В свадебных причитаниях и ритуализированном выражении горя со стороны родителей оплакивается уход невесты с ее родного двора и, вероятно, выражается представление крестьян о том, что выдача отцами дочерей замуж — печальная необходимость при всей ее нежелательности. Свадебные игры, в которых жениховая сторона изображала похищение невесты, помогали избавить сторону невесты от моральной ответственности. Такая интерпретация крестьянских свадебных обрядов в XIX веке необычна, но к тому времени, как этнографы зафиксировали их, они во многих частях России лишились своих корней — реальных трений и реального сопротивления, которые мы видели при солотчинских свадьбах 1690-х гг.

Тем не менее, даже в XIX веке многим крестьянам казалось настолько бесчестным отдавать своих дочерей, что они предпочитали их похищение женихом. Крестьянка из Тобольской губернии так объясняла, почему в их местности предпочитают свадьбы уводом: «Да как это можно... выдавать девку лишь бы сватья или свать пришел? Да ведь девка-то наша родимая; это же мы себя срамить станем, али девку срамить? Что мы голодом, что ли, уж сидим, когда девку добром, своими руками в чужие люди отдадим; али девку осрамить захочем — ступай, мол, вон, ты нам не годна»61. В 1690-х гг. солотчинский крестьянин именно такими словами мог бы объяснить необходимость в архимандритском указе.

Авторизованный перевод с английского Николая Эдельмана

------------------------------------
1. РГАДА. Ф. 1202 (Солотчинский монастырь). Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 22.
2. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 1—34.
3. За 7202 год не сохранилось метрических книг или каких-либо других записей о действительно состоявшихся свадьбах. Однако, если первая челобитная не приводила к свадьбе, крестьяне подавали новые челобитные; а когда они не подчинялись указу архимандрита, проводилось следствие. Если считать, что челобитные за 7202г. до нас дошли полностью, то отсутствие последующих челобитных или жалоб означает, что венчание состоялось. Некоторые челобитные относятся более чем к одной свадьбе, некоторые свадьбы упоминаются более чем в одной челобитной, некоторые прошения архимандрит Игнатий отклонил. Некоторые просители фигурируют в разных челобитных под слегка измененными именами: Никулка Данилов из Солотчи (РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 14.) — вероятно, то же лицо, что и Микулка из Солотчи (Л.19); каменщик Тит Петров (Л. 15) и каменщик Тит (Л. 28, 30) — вероятно, один и тот же человек.
4. Государственный архив Рязанской области. Ф. 627. (Рязанская епархиальная духовная консистория). Оп. 249. Ед. хр. 1.1724. Кн. 38; Ед. хр. 2.1726. Кн. 20.
5. Горская Н. А. Монастырские крестьяне Центральной России в XVII в. О сущности и формах феодально-крепостнических отношений. М., 1977. С. 280.
6. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 366.
7. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 4.
8. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. ЕД. Хр. 324. Л. 16, 19, 20, 21, 22, 27, 29, 32.
9. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 10, 11, 15. Единственный монастырский слуга — кузнец — просивший помощи в устройстве брака, отмечал, что у него в хозяйстве некому «отмыть и отшить» (Там же. Л. 24). Крестьяне констатировали экономическую необходимость в жене более общими и выразительными словами. Вероятно, у кузнеца, постоянно работавшего при монастыре, имелось свое хозяйство, в отличие от каменщиков, которые могли годами работать в монастыре, но в принципе не были его постоянными обитателями.
10. Как и все крестьяне, они должны были также платить венечные пошлины священнику, который проводил венчание, но эти пошлины налагала церковь как таковая, а не данный монастырь.
11. Доброклонскнй А. П. Солотчинский монастырь, его слуги и крестьяне в XVII веке//Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских. 1888. 1. С. 72.
12. В наказе от марта 1696г. чиновникам в Романовой пошлина устанавливается в размере пол-полтины (РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 502. Л. 1 об.) С другой стороны, в феврале 1696г. чиновники из деревни Новоселки сообщали, что они собрали по 3 1/2 алтына с каждой из 8 свадеб (РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 488). Расследование 1691г. по поводу брачной челобитной сслылается на письменный «братский заручный приговор», который устанавливал куничную пошлину в Солотче, но этот «приговор» до нас не дошел (РГАДА. Ф. 1202. Ед. Хр. 263).
13. Горская. Ук. соч. С. 275
14. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 499. В донесении не говорится, собирались ли такие выводные деньги с семей девушек, выходивших замуж за пределы имения. Однако, они настолько больше, чем обычные куничные или выводные, что мы поневоле приходим к такому предположению. Более того, пошлина в размере 2—3 рублей совпадает с выкупом за невесту, который отец невесты обычно брал с семьи жениха; монахи взимали ту же сумму, что и крестьяне, за потерю здоровой работоспособной женщины. Когда девушка из деревни Панова в 1708г. вышла замуж за крестьянина из другого поместья, монастырь взыскал лишь 1 рубль выводных (Доброклонский. Ук. соч. С. 73)
15. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 1. Аналогичные заявления см.: Там же. Л. 2, 6, 25,28.
16. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 20.
17. Ни в одном из монастырских документов не приводится название платы за невесту, но крестьяне из соседнего села Констаитиново в конце XVIII в. называли ее выкупом (ГИМ. Отдел письменных источников. Ф. 14. Оп. 1. Ед. хр. 2490. Л. 19—19 об.) Солотчинские крестьяне могли называть эту плату выводными деньгами — универсальный термин для обозначения выплат за невесту, покидающую родной двор. По крайней мере, такой смысл имеет штраф —«выводные почесные деньги» в размере 3 рублей — наложенный монастырем на семью, не выполнившую обещание выдать дочь замуж (РГАДА. Ф. 1202. Он. 1. Ед. хр. 265)
18. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л.20; Ед. хр. 265.
19. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 451. Л. 1.
20. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 502. Этот случай упоминается в инструкциях («памяти») посольскому старцу и приказчику.
21. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 499.
22. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 12.
23. Горская. Ук. соч. С. 274—285. Здесь приводится общая оценка повинностей крестьян Солотчинского монастыря в конце XVII века. Лишь на одну деревню — Китаеву — налагался только оброк, который до 1686 года составлял в среднем 1,5 рубля на один двор (два двора платили по 3 рубля), а после 1688г. поднялся до 2 р. 20 к. Вероятно, эта сумма примерно равнялась совместному денежному эквиваленту оброка и барщины в других деревнях. В 1690-х гг. оброк в селе Новоселки и соседних деревнях составлял в среднем по 88 копеек со двора, в селе Григорьевское — 1р. 40 к. (после того, как крестьяне стали протестовать, снижен до 95 к.), в Романове — 1 рубль. Какой оброк платили крестьяне Солотчи, неизвестно.
24. Richard Hellie. The Economy and Material Culture of Russia, 1600—1725. Chicago: Univer¬sity of Chicago Press, 1999. Pp. 419, 450—451.
25.РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 8-8 об.
26.РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 264; Ед. хр. 324. Л. 23.
27.РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 411(челобитная от 1691 г. по поводу возмещения убытков из-за нарушенного договора). Другой крестьянин упоминает, что потратился на харчи, не указывая их цену (Там же. Ед. хр. 324. Л. 31) .
28.РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 31.
29.РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 264; Ед. хр. 224 (челобитная от 1690г. по поводу возмещения расходов стороне жениха после того, как сторона невесты нарушила брачный договор; отец жениха раньше взял деньги взаймы у монастыря).
30. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 224.
31. Там же.
32. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 265.
33. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 411.
34. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 224; Ед. хр. 262; Ед. хр. 264; Ед. хр. 265; Ед. хр. 297; Ед.
хр. 325. Л. 13,23,31; Ед.хр. 411; Ед. хр. 451.
35. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 265.
36. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 23.
37. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 263. Ед. хр. 324. Л. 22. 31.
38. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 31.
39. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 21.
40. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 451.
41. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 34.
42. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 25. об.
43. Заявление, что невеста слишком молода, см.: РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 33. 34. Ответ митрополита на жалобу Антипа см.: Там же. Ед. хр. 361. В одном случае отец, обращаясь за помощью, чтобы найти невесту для сына, пишет, что тому есть 15 лет — минимальный брачный возраст для мужчин (Там же. Ед. хр. 324. Л. 8). Обычно челобитчики отмечали лишь, что их сыновья «в возрасте».
44. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324. Л. 12.
45. Там же. Л. 3.
46. Там же. Л. 9. Первую челобитную Стеньки см. Там же. Л. 11—11 об.
47. Там же. Л. 17—17 об., 18.
48. РГАДЛ. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 361.
49. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 246. Л. 15.
53. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 324.Л.4,5,8,13,14,18,19,25,26,27,28,29.
54. Там же. Л. 29.
55. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 18, 79,86, 91,99,100,164,275,313,314,
316,376,384,421,495, 499; Оп. 4. Ед. хр. 18, 26.
56. РГАДА. Ф. 1202. Оп.. 1. Ед. хр. 376, 392, 500.
57. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 11, 43, 53, 85, 232, 284, 317, 338, 339, 340, 352, 422, 447,
485, 490, 505, 506.
58. РГАДА. Ф. 1202. Оп. 1. Ед. хр. 53, 268, 297, 458.
59. ГИМ ОПИ. Ф. 14 (Голицыных). Оп. 1. Ед. хр. 2484. Л. 64, 68—68 об., 71 об.; Ед. хр. 2487. Л. 26 об., 29; Ед. хр. 3490. Л. 19—10, 31, 34—35.
60. Вот лишь несколько из многочисленных источников о свадьбе уводом (убегом): Ильинский Я. Увод, современный народный обычай Ярославской губернии//Ярославские губернские ведомости. 1898, 22, 28 января; Похищение невест. (Из Нижегородских Губернских ведомостей)//Олонецкие губернские ведомости. 1845, 14, 5 апреля; Костров И. Юридические обычаи крестьян старожилов Томской губернии. Томск, 1876. С. 19.

61. Кривошапкин М. Ф. Енисейский округ и его жизнь. СПб., 1865. С. 20.

Публикация: Русский Сборник: Исследования по истории России/Ред.-сост. О.Р. Айранетов и др.//Т.II, стр. 81-99; М., 2006г.