Назначение этой статьи — рассмотрение языческих увеселений, а также отношения язычников к старой языческой вере и к новому христианству. Источником для этого являются изображения, как в рукописях, так и на браслетах. Первым исследователем, который привлек их и сделал определенные далеко идущие выводы, был Б.А. Рыбаков, которого, поблагодарив за огромную проделанную работу и за свежие и интересные мысли, я хотел бы взять в проводники, в гиды. Проследим его основные мысли и посмотрим, насколько они подтверждаются с позиций нашего нового метода — чтения знаков, образуемых складками и деталями одежды.

Отправной точкой выступает монография Б.А Рыбакова “Язычество древней Руси”. В ней он пишет: «Широкие серебряные наручи из аристократических кладов, найденных в разных концах Руси, раскрывают перед нами не только разнообразную и изощренную языческую символику, являющуюся как бы письменностью карпогонической магии, но и дают нам драгоценные изображения главных языческих обрядов годового цикла — русалий... Браслеты предназначались не для парадного наряда, предусматривающего появление княгини или боярыни в храме, и не для простого повседневного убора, а для торжественного, но, очевидно, потаенного участия в прадедовских обрядах»1. Это интересное предположение. По сути дела, это целая программа исследования, которая сводится к нескольким утверждениям. Первое: пляски являются отголосками карпогонической, то есть аграрной магии. Иными словами, отдельные детали танца позволяют реконструировать последовательность магических действий. Второе: в этом обряде центральную роль играют женщины. Третье: для данного обряда применяются широкие створчатые браслеты. Четвертое: ритуал приурочен к летним календарным праздникам — русалиям.

Попробуем последовательно проверить все эти выделенные положения. Есть смысл начать с третьего — с роли створчатых браслетов.

Роль браслетов. По поводу их назначения у Б.А. Рыбакова есть очень интересные строки: «Разгадка отсутствия изображений на серебряных двустворчатых браслетах и вызывающего обилия языческих сюжетов на них заключается в их функциональном назначении: широкие двустворчатые, на шарнирах, наручи предназначались для застегивания на запястьях обшлагов длинных рукавов ритуальной одежды»2. И в качестве доказательства Б.А. Рыбаков ссылается на рисунок 127 из своей монографии — иллюстрацию из Радзивилловской рукописи.

Свой анализ я начну именно с нее, полагая, что она явится ключом к пониманию других изображений.

“Игрища межю селы”. Об этой иллюстрации Б.А. Рыбаков пишет следующее: «Ритуальная пляска со спущенными рукавами документирована миниатюрой Радзивилловской летописи, иллюстрирующей рассказ об “игрищах межю селы” у древних славян. На рисунках мы видим расположенные на пригорках две группы молодых людей, рукоплещущих танцующим. Посредине нарисована девушка в длинной одежде с рукавами, свисающими ниже кистей рук примерно на длину локтя. Она пляшет, размахивая рукавами как крыльями. Перед ней выплясывает с поднятыми руками юноша. Художник сделал фигуру девушки в полтора раза крупнее, чем юноши, подчеркивая этим главенство девушки в этом танце-обряде. Двое музыкантов сидят у подножия пригорков и играют на свирелях-флейтах; один музыкант с барабаном стоит рядом с девушкой и, возможно, тоже участвует в танце. Барабан в древней Руси назывался бубном... Пляска со спущенными очень длинными рукавами дожила до начала ХХ века»2.

Рис. 1. Миниатюра Радзивилловской рукописи

Честно говоря, на рисунке я не вижу не только танцующей девушки, но и вообще ни одной особы женского пола. На иллюстрации присутствуют исключительно мужчины. Подпись (в книге Б.А. Рыбакова) гласит: “Ритуальный танец русалий в русской деревне XI-XII веков”. Я согласен с тем, что на рисунке изображены “игрища с плясками бесовскими”, но не согласен с Б.А. Рыбаковым в трактовке персонажей. В частности, я совершенно не вижу музыканта с барабаном или бубном.

Рис. 2. Народный ритуальный костюм для танца (по Б.А. Рыбакову)

А между тем, присутствие девушки на иллюстрации — это не второстепенный момент, а основа всего рассуждения Бориса Александровича. После приведенной выше цитаты он долго приводит примеры из устного народного творчества о танцах Василисы Премудрой, а также приводит изображение народного ритуального костюма для танца бывшей Пензенской губернии, который комментирует так: «Пляска со спущенными очень длинными рукавами дожила до начала ХХ века. Искусствовед Н.А. Демина любезно предоставила мне фотографию пензенского крестьянского девичьего наряда, предназначенного для праздничной пляски; рукава свисают почти до щиколоток»3.

Попробуем теперь сравнить предложенную в качестве предположения фотографию с рисунком из Радзивилловской рукописи в духе развлекательной игры “назови 10 отличий”. Сначала сходство: спущенные рукава рубахи у девушки с фото и у парня с иллюстрации. Но на этом оно и кончается. У девушки есть головной убор; у парня его нет. У девушки есть украшения: височные кольца на голове и бусы на шее; у парня их нет. У девушки поверх рубахи и юбки надет сарафан, у парня их нет. Сарафан девушки клетчатый, рубаха имеет расшитые рукава; у парня длиннополая одежда однотонная. Девушка босая, парень обутый. Хотя я назвал всего 5 отличий, а не 10, уже на основании их я могу сказать, что костюмы тождественными не нахожу.

Не вижу я нигде и застегнутые на запястьях обшлага длинных рукавов. Ведь если попытаться закатать этот рукав, то он на уровне запястья окажется толщиной в руку, так что браслет на такой рукав должен быть слоновьих размеров. Если же рукав надеть как чулок с тем, чтобы линия сгиба приходилась на запястье, то низ рукава поднимется до уровня плеча, и браслет придется делать по ширине плеча, а не запястья — опять втрое толще. Главное же, совершенно непонятно, зачем поднимать спущенные ритуальные рукава — ведь они предназначены только для танца, но не для нормального ношения. Как видим, предварительный анализ не подтверждает предположений знаменитого археолога.

Но, возможно, я чего-то не учитываю, и Б.А. Рыбаков все-таки прав? Единственный способ проверить, кто из нас говорит истину — это прочитать данное изображение как текст и понять, кто есть кто.

Рис. 3. Мое чтение надписей на иллюстрации

Чтение надписей иллюстрации. Вглядимся еще раз в персонажи иллюстрации. Прежде всего, разумеется, в “девушку”. Левее ее правого рукава (от зрителя слева) разбросаны отдельные знаки, которые образуют слова РУСЬ СЬЛАВАНЪ, то есть РУСЬ СЛАВЯН. Поскольку это не Живина и не Перунова Руси, изображенные пляски понимаются на иллюстрации как общерусская традиция. А складка на локте правой руки “девушки”, складки на груди и складки на локте левой руки образуют знаки руницы, читаемые как слово СЪКОМОРОХЪ, то есть СКОМОРОХ. Девушки скоморохами не бывали. Складка на правом бедре, на уровне промежности и на левом бедре образуют слово КОСЬТИА (буква А в перевернутом виде видна в складке промежности), то есть КОСТЯ. Итак, “девушку”, оказывается, зовут “Костя”. Наконец, на подоле кириллицей начертано слово ШУТ. Итак, никакой “девушки” тут нет.

Неверная атрибуция Б.А. Рыбаковым главного персонажа вызывает сомнения и в атрибуции соседних персонажей. С позиций отечественного археолога, пляшут девушка и юноша; с позиций автора иллюстраций девушки нет, а есть СКОМОРОХ, то есть профессиональный артист. Но изображен ли справа обычный юноша, если его партнером является скоморох? По логике вещей, нет, это тоже должен быть профессионал. И опять, для разрешения проблемы прочитаем надписи на этой фигуре по уже апробированной схеме: складки на локте правой руки, грудь, складки на локте левой руки и у пояса, и опять получим слово СЪКОМОРОХЪ, то есть СКОМОРОХ. Так что я оказался прав, вторая фигура тоже относится к плясуну-профессионалу, а не обычному деревенскому парню. Кстати, можно узнать и его имя, оно написано там же, на рукавах и груди, только светлым по темному, и вначале кириллицей — это имя АРЛЕКИНЪ, то есть АРЛЕКИН. Обратим на это внимание: не Петрушка, а именно Арлекин! А его колени и пространство между ними заполнено буквами кириллицы (первая — перевернута вверх ногами), образующими слово ШУТ.

Таким образом, основами “игрищ межю селы” являются два шута-скомороха, а вовсе не местная самодеятельность.