Тхагаледж хотел поехать к Сатаней, однако мысль, засевшая с той самой встречи, когда она помахала ему цветущим шиповником, не давала ему покоя. Он всё время думал о ней, но отмахиваться и от другой, засевшей в голову мысли, не мог.
«Возможно, просу завидуют,– предположил Тхагаледж. – Не было за ними никогда такого ухода, как за просом, потому и злобствуют. Проку от них, правда, сейчас никакого: многие даже в пищу животным не годятся. Иные так вообще ядовиты. Но при этом злые сорняки живучи, стойки к засухе и холоду. А этого как раз не хватает съедобным ухоженным растениям. Да и те, признать надо, дурнеют без ухода, семена их мельчают, твердеют, теряют сладость.
Надо пробудить в сорняках доброту»,– заключил Тхагаледж и решил свою мысль проверить.
Вспахал он поле, взрыхлил его. Засеял тучную пышную пашню семенами хунгаленепца. Собрал их на лесной поляне. Как собирал семена, как сеял, соседи не видели. У нартов были земли обширные, жили они свободно, не теснили друг друга. Чтобы просто заглянуть во двор к соседу, надо было пройти длинный путь. Из-за одного любопытства в дальнюю дорогу не пустишься. Звери и птицы тоже вопросами богатырю не докучали: сеет дикое растение, значит, так надо для общей пользы.
Тхагаледж поднимался с зарёй и шёл на поле. Покидал его только с наступлением темноты. Душа богатыря требовала работы и не уставала, тело – тоже.
«Если не устаёт трудиться душа, разве может уставать тело, связанное с ней»,– думал он поздним вечером. И действительно работал без устали, да так, что пальцы сводило на правой руке. Приходилось ему наступать на тяпку, чтобы высвободить из руки её черенок.
Тхагаледж продолжал бы трудиться и пальцев не разжимал, но темнота внезапно опускалась на поле. Небесный свод засевали звёзды. В их мерцающем свете шёл он к реке насладиться прохладой воды, остудить тело и душу.
Его многочисленные питомцы между тем бойко росли, но имели совсем не мирный вид. Их упругие листья походили на клыки дракона. Но богатырь не замечал этого и продолжал лелеять растения, как самые нежные цветы. Рыхлил землю, поливал, полол, тщательно выщипывал подле них даже ростки мака. Выдернутую траву не оставлял на поле. Сорная трава – с поля вон! Выносил её на старой кошме, ссыпал в кучу. Особенно докучали ему толстые длинные корни батыргана. Приходилось откапывать их. Пока не уничтожил, не знал покоя.
Наконец, после месяца накига, здоровые, сильные хунгаленепцы покрыли чёрную сочную пашню бирюзовым ковром и шелестели, переливались, как морские волны.
Можно было Тхагаледжу на время перестать гнуть спину. Он встал на поле во весь рост и увидел – цветёт шиповник!
Но всё-таки он посоветовался с Пахужем, ехать ли к прекрасной Сатаней.
– Давно пора! – засмеялся, заржал Пахуж.

Тхагаледж оседлал его чёрным высоким седлом, туго затянул подпруги. И друзья, богатырь и конь, отправились в гости по извилистой предгорной дороге.

Тхагаледж думал о прекрасной Сатаней. Вспоминал, как впервые увидел её на празднике Тхашхо удж. Его проводят нарты в конце весны, посвящают молодых в тайны семейной жизни. Он тогда был отроком. Сатаней же, не старше его, выглядела прекрасной невестой на выданье. Её и назначил Насрэнжачэ, старец нартов, в пару Бадиноко. Самым красивым, сильным парнем был тогда Бадиноко. Кутался в чёрную бурку, несмотря на жару. Никого это не удивляло: знали – прикрывает буркой наготу.
Тхашхо удж был в самом разгаре. Нарты самозабвенно пели. И вдруг пение оборвалось. У певцов перехватило дыхание. Все одновременно замолкли оттого, что их поразила красота новой пары. Этой парой были Сатаней и Бадиноко. У Тхагаледжа что-то больно кольнуло в груди. И так горько стало ему, что он младше Бадиноко, что тот, а не он взял за руку Сатаней…
По закону предков после Тхашхо удж пара имела право жить вместе, жениться, могла и расстаться. Бадиноко выбрал последнее. Не хотел отважный Бадиноко заводить семью, хлопотать о ней, делать запасы на зиму. У него были иные заботы: о коне, охотничьих птицах, оружии. Ради любви к женщине он и от одной из этих забот не отказался бы. Расстался с прекрасной Сатаней без сожаления, как только удж завершился. Да и то сказать: в пару себе её ведь не сам выбирал – старейшине подчинился.
Сатаней же он в сердце запал. Столько она нитей плела, чтобы завладеть Бадиноко! Говорили: к старой, очень могущественной Биримбух обращалась. Та вроде бы самый сильный заговор – хапашипха плела. Да разве слабее хапашипха были белые груди прекрасной, её округлые бёдра. Слух среди нартов прошёл: будто бы оголила себя Сатаней на пути Бадиноко – вроде бы невзначай повстречалась ему у ручья. Не помогло. Объехал её Бадиноко и спокойно отправился в сторону чинтов, с ними тогда воевал.

А пока плела ему Сатаней новые силки, Тхагаледж повзрослел. Он – не Бадиноко, каждый день начинал с мысли: «Ещё раз, может быть, встречусь с прекрасной Сатаней»…

И встретились… И долго не могли расстаться. Тхагаледж, как в глубокий омут, бросился в красоту Сатаней. Забыл, что кто-то, кроме их двоих, есть ещё на свете. Не думал о пище, о своём скоте. Бывало, коровы оставались не доенными, всё молоко телятам доставалось. Тех и других в стадо не досуг было отправить. Да что там скот! О людях не помнил, о зекуа – испытании юношей на мужество.
Нарты не осуждали его, не осыпали острыми шутками. Не потому, что исчерпали запас их, понимали: такая любовь, такая страсть редко встречаются. На памяти нартов – в первый раз.
Прекрасная Сатаней тоже знала это. Гордилась, что для влюблённой души Тхагаледжа является единственным светом, даже жизнью. Сама же не плавала в том омуте любви, где душа его плескалась. Но умная, хитрая следила, чтобы омут этот не обмелел по её вине. Поддерживала все порывы Тхагаледжа с радостью. Говорить не уставала
– Ледж дорогой, никого до тебя не любила. Бадиноко добивалась, да. Отомстить ему хотела за то, что отверг меня при всех нартах. Тебя же люблю так, что волосы дыбом встают, лишь заслышу твои шаги.
Тхагаледж смеялся, польщённый, ведь волосы дыбом у людей встают от страха. Какой же силы любовь должна быть, чтобы они встали. Спрашивал иногда, за что Сатаней его любит. Не такой красавец он, как Бадиноко или тот же кузнец Тлепш.
– Да, да! – соглашалась Сатаней.– Для того, чтобы видеть твою красоту, Ледж, надо иметь глубоко посаженные глаза. У меня они как раз такие. Я вижу вглубь. Душа у тебя, Ледж дорогой, очень красивая.
Но время шло. Тхагаледж незаметно достиг возраста «шалэж». Реже стал посещать прекрасную Сатаней. Чаще думал о смысле жизни, о природе добра и зла, о том, какую память о себе оставит. Потом воспитывать живность принялся. Ничего удивительного в этом не было. Нарты признают, что увлечения человека со временем меняются. Каким бы это увлечение ни было, главное, чтобы человек оказался лицом к добру. Сатаней не пыталась удержать его, пришить к своей юбке. И стало Тхагаледжу казаться: время, проведенное на её подушке, безвозвратно ушло вместе с молодостью.
Но вот расцвёл шиповник, и душа у Тхагаледжа опять не вмещается в теле, как в молодые годы. А сердце так и вообще покинуло его – устремилось к прекрасной Сатаней. Пока Тхагаледж мылся в реке, сердце уже было у прекрасной. Наконец богатырь догнал его. Оставил Пахуж у коновязи и степенно направился к дому. А хотелось ему бежать, как в далёкой юности. Он обуздал это желание: не юноша – шалэж, уравновешенный мужчина, спокойный, уверенный в себе. Лишь два огонька, горящие в глазах, выдавали его. Но едва ли Сатаней примет такую мелочь во внимание. Она, конечно, знала, что он едет, конечно, увидела его у коновязи. Вышла, не выбежала, как когда-то навстречу, ввела в дом. Тут же подала ему таз и кубган для умывания. Поставила на стол еду и вышла отвести в конюшню Пахужа.
Пока она двигалась по горнице, Тхагаледж не сводил с неё глаз. Огоньки в них разгорались кострами: так прекрасны были движения Сатаней в самой обычной домашней работе.
– Эх, Сатаней, Сатаней, что ты со мной делаешь!

Пища не шла ему в горло. Перед ним стояла чашка сливок, миски с подсушенным красным сыром и мажаджэ. Но вот вернулась Сатаней, и время побежало вспять… Потом и совсем остановилось.

– Как долго гощу у тебя? – спросил Тхагаледж, отрывая голову от подушки.
– Ледж дорогой! – засмеялась Сатаней. – Прошло два дня и две ночи. Утро третьего дня только что на носках встало на порог нашего дома.
– Ау! Сатаней, такое праздное времяпровождение не к лицу зрелому мужу. Или я впрямь вернулся во времена нашей молодости?
– Ах, Ледж! Ведь и Сатаней, как в пору юности, за тобой последовала, – смущённо отозвалась прекрасная. – Но помню о заботах твоих. И хоть жаль отпускать тебя, удерживать не стану. Иди к своим растениям. Утоляй жажду труда, великий земледелец.
Она проворно встала. И, хотя всё так же красиво двигалась по горнице, Тхагаледж не провожал её движения взглядом: мысленно видел своё поле хунгаленепца. Пора было орошать его. Рыть на нём новые канавки, пускать по ним воду.
Сатаней разожгла огонь в очаге. Повесила над ним котёл с водой. Вынесла кубган, внесла большое корыто. Вымылась в нём, ополоснулась ароматным настоем мяты. Потом помогла помыться Тхагаледжу. Накормила его завтраком.

– Пахуж готов, Тхагаледж,– сказала спокойно. – Когда будешь переезжать Псыж, дай ему немного попить. Больше он ни в чём не нуждается.

Тхагаледж ходил вдоль своего поля. Душа его радовалась и пела. Если душа поёт, думал он, причину этому не следует искать. Само пение важнее причины. Пока обходил поле, в разных местах встречал своих воспитанников то Лабадахэ, то Шхошхо, то Чапсэдахэ. Серебряноклювый Дижинипа высоко в небе кружил над волнами хунгаланепца.
– Что вы тут делаете? – удивился богатырь.
– Мы ценим труд любимого человека,– ответил Лабадахэ. – Обходили поле дозором, когда тебя не было. Да ты не смущайся. Мы и раньше охраняли твои посевы по ночам, пока ты спал. Никто из обитателей Мазхорей, конечно, не принесёт им вреда. Но неровен час – со стороны кто заявится.

Тхагаледжу стало стыдно: предался утехам молодости и о растениях забыл. Поблагодарил своих друзей-питомцев, порадовался их сознательности и опять согнул над посевами спину. Размышлял себе в утешение: «Да кто на них польстится – несъедобные, цветами не украшены, не полакомишься ими, венков не сплетёшь». Он запамятовал совсем: помимо живности обитают в Мазхорей ещё малые и большие сущности, всякая иная нечисть. Однажды ощутил, как что-то пролетело стремительно над его согнутой спиной. Едва не коснулось её. Прервал работу, посмотрел вверх – не увидел никого. Лишь солнце слепило глаза. И всё-таки богатырь забеспокоился, но о сущностях, о злых духах не вспомнил. На ум пришли питомцы: в случае какой угрозы помогут, да и все беды во власти Тхашхо. «Раз не замышляю зла, всё будет хорошо».

В то время зло замыслила главная нечисть гор Уадиша – «красавица» Удыж. В один недобрый день она поймала ящерицу. Подкоптила её на костре из баражей и отправилась в свою кособокую лачугу. Там разожгла очаг, повесила над ним котёл и принялась бросать в него всё то хорошее, что успели уцепить в стране нартов её длинные белые ногти. Потом добавила к закипевшему вареву свои неисчерпаемые зло и ненависть.
Она и вся прочая нечисть, уды, терпеть не могли нартов и всячески вредили им. Только с хитрой и мудрой Сатаней ничего не могли поделать. «Эту ведьму не одолеешь ничем»,– заключили уды и перестали делать Сатаней мелкие пакости. Когда же узнали: вернулся к ней Тхагаледж, решили – самое время навредить прекрасной. Ничто так не унизит Сатаней, как измена «Леджа дорогого». Бадиноко, красавец, отверг её, она места себе не находила. А малопривлекательный шалаж изменит, одно останется Сатаней – в Псыж броситься.
Удыж только вознамерилась отбить Тхагаледжа у прекрасной, как он сам покинул её уог. И Сатаней не огорчилась. Оба расстались лучшими друзьями. Богатырь опять полем занялся.
«Не может быть такого, чтобы на какие-то сорняки он прекрасную Сатаней променял»,– усомнилась Удыж и раз за разом облетала поле, когда Дижинипа отлучался. Как-то невзначай задела согнувшегося богатыря. Он её не заметил – была в платье невидимки. Она же увидела под собой только хунгаленепц, хунгаленепц, хунгаленепц. Ухоженный сорняк оскалился на неё листьями, похожими на клыки дракона.

«Неужели Тхагаледж что-то против нас замышляет? – встревожилась Удыж. – Но куда ему: он не коварный, незлобивый. Да и все замыслы его на добро направлены, во благо нартам. Но любое добро, любая польза нартам – против нас. Надо бы без лишних рассуждений извести эти сорняки… Но ведь новые посеет. Мудрая, хитрая Сатаней ему на помощь придёт… Живность за него вступится. Всех их не одолеть. Ум хорошо, а два лучше»,– и Удыж назначила сходку всей нечисти. К сходке и ящерицу закоптила. Размельчила её, смешала с барсучьим жиром, плеснула отвара зла и зависти, пеплом присыпала. Разделась донага, снадобьем этим намазалась. Оседлала метлу и вылетела в дымовое отверстие. Путь предстоял неблизкий – до котлована Кумб лагаж.

Уды уже её ждали. От нечего делать мучили малую нечисть. Терзали терновой метлой глупого-глупого силача Иныжа. Таскали за уши Шейтана. Лупили добродушное страшилище Алмасты – снежного человека. Уды не могли жить без зла: им питались, пополняли свой разум, черпали в зле силы.
Удыш прикрикнула на них и пригрозила метлой. Они унялись, провопили, проблеяли, пропищали несколько предположений:
– Тхагаледж хочет погубить всех своих соседей.
– Нет, только коров их. Наедятся хунгаленепца и – подохнут.
– Бадиноко вздумал извести. Заманит в поле, когда оно расцветёт. У цветов хунгаленепца дух ядовитый. Кто на поле войдёт, назад едва ли выйдет.
– Не Бадиноко – старейшину замыслил к Тхашхо послать, уог его занять…
– Замолчите! – разозлилась Удыж. – Тупоумного Иныжа опять больше меры били? Глупости у него набрались. Видно, мне самой придётся Тхагаледжем заняться. Соблазню его – и тайну узнаю.
– Дело говоришь! Дело говоришь! – заверещали, завопили, уды, завертелись вокруг Удыж в танце «удж гиз». Им завершала нечисть все сходки.
Напоследок уды опять поколотили малую сущность. Глупый силач Иныж и не думал отбиваться, потому посинел от побоев, свалился без чувств. Забыл, где он, кто над ним измывался. Да он и вообще плохо соображал, где живёт, что вокруг него делается.
Шейтана сначала завязали узлом, затем выпростали хвост, растянули его и стали играть на нём, как на апапшине. Натянутый хвост от любого прикосновения издавал самостоятельно дивные звуки.
Снежный человек избежал расправы: незаметно провалился сквозь землю. Отличался он такой способностью внезапно появляться и внезапно исчезать.

Уды тешились до изнеможения. Их тела сморщились, усохли от злости и вспыльчивости. Неприметными сучками, корягами, хворостинами рухнули они на дно котлована. Им нужно было проспать семь ночей и дней, чтобы вернуть телам стройность и упругость.

Удыж, как всегда, сохранила силы и прилетела отсыпаться домой.
Она пробудилась через пять дней: не давала покоя мысль о Тхагаледже. Осмотрела себя, ощупала. Тело было опять молодым, упругим. Лицо следовало немного омолодить. Для этого у неё всегда под рукой была саху-сапль. Действовала быстро. Только наложила на щёки и лоб тонкий слой – и всё: помолодела! Умастилась пахучими мазями, надела платье лицемерия – в красавицу превратилась. С красотой Сатаней всё-таки сравняться не смогла. Нос не позволял, большой, горбатый. А избавиться от него – потерять колдовскую силу. Как раз в горбинке она была. Пришлось Удыж, чтобы немного скрыть его, распустить длинные косы. Солнечными лучами они засияли на щеках, упали на упругие ягодицы. Преобразилась Удыж и отправилась к водопаду. Туда вознамерилась с поля завлечь Тхагаледжа. Там на его глазах исполнить удж – танец одинокой девушки. Искупать богатыря под водопадом, заморочить ему голову под водопадом, приласкать его там, у водопада. Выведать у него тайну хунгаленепца. Но вначале отправила на поле приятный, лёгкий ветерок с запахом ажагома и тела здоровой женщины. Окружила богатыря непереносимым зноем.
Опустил руки Тхагаледж. Не мог работать больше великий труженик. От зноя чуть сердце не выскочило из груди. Поднял он лицо к солнцу, чтобы узнать, почему палит так нестерпимо. Удивился: было солнце уже без лучей, подобно полной луне. «Если можно смотреть в лик светила,– подумал,– то вечер скоро. Пойду, освежусь, отдохну немного».
Полетел за ним приятный ветерок, благоухал, навевал весёлые воспоминания.
С мыслями, уводящими в молодость, подошёл Тхагаледж к водопаду. На ивушку плакучую надел свою войлочную шапку. Зарезвился вдруг. Подумал: «Не по годам вроде бы шалэжу такая прыть». Удивляясь своему негаданному веселью, разделся, не спеша, и стал под водопад.
С другой стороны водопада красавица Удыж изгибалась в танце одинокой девушки.
Округло поднимала руки, протягивала их к водопаду. При этом ловко прятала под распущенными волосами горбатый нос и свои коварные мысли.
Тхагаледж не сразу её заметил. Увидел – не узнал: «Вроде бы Сатаней прекрасная, вроде и нет. Да, Сатаней! Конечно, Сатаней! Кому ещё быть? Она, кем хочет, прикинется: бабочкой, курицей, сорокой… Тхагаледж шагнул к красавице…
Ушли они от водопада. Голубая, густая трава приняла их.
Тхагаледж не мог рассмотреть лица женщины, да и не пытался: Сатаней это. Кто ещё!
Ласки её были жгучими, мучительно-нежными. Истосковалась она без мужа. Изнемогал от них богатырь, отвечал на них, не мог насытиться. Одно мешало, завела трудный разговор женщина:
– Тхагаледж, в чём суть твоей затеи? Зачем холишь ядовитые сорняки? Брось их. Разве я не лучше этих хунгаленепцев? Разве могут сравниться их клыки-листья с моими пальцами? Чувствуешь, какие нежные, а губы мои? Ну зачем, зачем тебе сорные растения? Зачем, Тхагаледж?
– Тхашхо следует за тобой, женщина сладкая. Не мужчина ли я? Не моё ли дело – решать, чем заниматься, где трудиться? Разве бросают незаконченное дело? Можно ли провести в твоих нежных объятиях всю жизнь? Нарт ли я, коль наслаждался только женщиной и не нашёл наслаждения в труде? Если я нарт и мужчина, должно у меня быть в жизни то, чему я радовался, и то, чем гордился, когда предстану перед Тхашхо?
– А разве мои объятия – не повод гордиться, Тхагаледж шао? – обиделась женщина.
– Они радуют… И сладкая радость придаёт мне силу.
Тхагаледж обнял женщину. Она отстранилась, спросила насмешливо:
– А что, Тхагаледж, неужели сорняками гордишься?
Долго пыталась Удыж ласками и коварством выведать тайные намерения Тхагаледжа, но он молчал. Не потому, что хранил тайну. Её не было. Ему просто стыдно было говорить о незавершённом деле. К чему слова – важен итог. Он никого не посвящал в свои намерения и никогда не хвастал.
Когда Удыж поняла, что не добьётся от Тхагаледжа объяснений, она хотела вспыхнуть молнией – сжечь несговорчивого нарта. Но тогда бы тайна сгорела вместе с ним. Усыпила богатыря, зашипела над спящим:
– Будет мне мир тесен, Тхагаледж, если не войду в лоно твоих намерений!

И взвилась над ним, полетела к себе без метлы. Саху-сапль сыпалась с её сморщенного, старого, безобразного лица.

Тхагаледж проснулся от утренней прохлады и сырости. Рядом с ним никого уже не было. Невидимое за горами солнце только начало рвать тьму с правого края неба. Трава поседела от росы. Но всё ещё не поднялась, оставалась помятой. Глядя на глубокую вмятину, богатырь пытался восстановить правду прошедшей ночи. Случившееся с ним не вызывало сомнений. Но теперь он не был уверен, что ночь делил с Сатаней. Она никогда не задавала так много вопросов, да и не могла исчезнуть молчком.
«Если не Сатаней, то кто? – он не находил ответа и не раскаивался за невольную измену. – Явь это или сон? – какая разница! Если даже сон, то сладкий очень! Спасибо за него Тхашхо! Светает. Нужно взять долю счастья и у наступающего дня, Ледж».
Он называл иногда себя так. Подтрунивал над собой, одёргивал себя. Сейчас давал себе понять: хватит нежиться. Встал. Помылся под водопадом. Оделся. Не забыл снять с ивы свою шапку, мокрую от росы. Обильная роса сулила ясный день. С утренними птицами направился к своему полю.
Растения за ночь подросли. Набрались в ночной прохладе сил. Узнали его и радостно приветствовали: чуть наклонялись ему навстречу. Он обошёл всё поле. Заметил: у кургана Мижей земля суховата. Провёл от Псыж канавку, напоил землю досыта.
У спуска Чынтыж кто-то срезал несколько растений, унёс маленький сноп с собой. Следов хитника не было. Его добровольные стражи, звери и птицы, никого постороннего у поля не видели. Ни Тхагаледж, ни его друзья не смогли понять, зачем эта небольшая потрава была сделана.
– Не огорчайтесь, друзья,– сказал Тхагаледж опечаленным Лабадахэ и Шхошхо,– мы следуем за добрым делом. И с помощью Тхашхо выполним задуманное. А сейчас меня ждут дела в уог. Коровы не доены, Пахуж без присмотра.

Пахуж спокойно щипал траву. Огонь в очаге ещё теплился. Тхагаледж разжёг его, сварил пищу. Поел и решил: самое время поиграть на трубе. Сел на крыльцо, поставил рядом с собой котелок с горячим питьём: отвар разнотравья с мёдом. Отдыхал, выводил разные напевы. Иногда прерывал игру, пил из деревянной чашечки целебное питьё.

Удыж тем временем собрала новую большую сходку нечисти в Кумб лагаж. Для неё и хунгаленепц срезала. Пощупали уды траву, понюхали уды траву. Накормили ею Алмасты. Ничего не поняли. Обозлились на Удыж: была с Тхагаледжем, а так ничего и не выведала.
Опять, подрались, поколотили слабейших сущностей, сплясали свой удж гиз – и рассыпались по сторонам. Впали в семидневную спячку.
Удыж было не до сна. Обмазалась колдовской смесью, стала невидимкой. Метлу свою смазала, оседлала её и полетела на поле хунгаленепца. На этот раз прихватила с собой волшебные семена. Рассеяла их между сочными растениями Тхагаледжа. Подняла примятые стебли, замела метлой следы. Очень довольная собой, Удыж рассмеялась громовым смехом и полетела спать в свою кривобокую избушку. Смех её ещё долго отзывался в горах.
Долетел он и до Тхагаледжа. Услышал он раскаты грома и душой ощутил нечто леденящее. Осмотрелся. Небо чистое. Грозовой дождь прошёл ночью, напоил землю. Вокруг ничего такого нет, чтобы так грохнуть. Голубыми волнами переливалось, шелестело поле. Он не уловил в шелесте тревоги. Срезанные стебли дали новые побеги. Поле не нуждалось пока в его заботе. Он мог отдохнуть. Ему захотелось, как в юности, сходить к стенам вечного льда гор Уадиша. Побродить там, набраться сил и вернуться к цветению хунгаленепца.
Снарядил богатырь верного Пахужа. Привязал путевые запасы еды к седлу. И пешком направился в сторону Уадиша. За ним следовал Пахуж.
Не успел удалиться от своего уога, как повстречал прекрасную Сатаней.
– Уа, Лэдж, собрался к ледяным стенам порезвиться, набраться сил и про поле забыл.
Тхагаледж не удивила осведомлённость прекрасной: привык и даже гордился, что она узнаёт о его замыслах. Удивил упрёк – поле забыл. Хунгаленепц отлично себя чувствует.
– Возьми этот медный котёл,– продолжала прекрасная Сатаней,– мне его Тлепш сделал. Налей в котёл родниковой воды. Скоси у горки Арыка всю траву, измельчи её, высыпи в котёл. Пусть немного настоится. Вот тебе скорлупа кукушкиного яйца. Черпай ею настой и постарайся оросить всё своё поле. Котёл оставишь у холма Межей. Я заберу его. Да, вот ещё тебе палка. Положи под подушку седла. Она из боярышника. Он лучший оберег. Доброго отдыха тебе, Ледж дорогой.
Он сделал всё, как сказала прекрасная.
Благополучно добрался до ледяных стен. Зажил близ них жизнью молодецкою. Освежевал сорвавшегося с обрыва огромного оленя. Сделал бгуа и развесил посушить. Крупные кости его раздробил, вынул мозги. Перемешал их с молодым горным мёдом. Этим кушаньем в основном и питался. Давало оно силу телу. Любовался без устали горами. И это давало силу, успокоение душе. И не заметил Тхагаледж, как помолодел. Принялся взбираться на самые крутые ледяные вершины, бегать по ним, даже отплясывать на остриях ледяных скал. И так до наступления вечера, день за днём. Посох прекрасной Сатаней оберегал его.
Дней через десять сил у Тхагаледжа прибавилось. Тело приобрело лёгкость и гибкость, редкие для возраста шалаж. Душа преисполнилась жажды жизни. Всё, решил богатырь, пора возвращаться, и начал собирать свой походный пшыа. И тут дошёл до него запах дыма. «Что бы это значило? – удивился он. – Место безлюдное. Сезон охоты ещё не начался. Едва ли чинты, враги, пробрались в ущелье. Зоркий Бадиноко и его соратники не допустят этого», – размышляя так, направился Тхагаледж в сторону, откуда шёл дым. Вскоре очутился на обрыве Кумб лагаж. На дне ущелья у большого костра увидел он красавицу. Ту, что принял у водопада за Сатаней. Понял наконец: она самая злая колдунья Удыж. Как он мог спутать её с прекрасной, доброй Сатаней! Стыдно стало богатырю. Но что было, то было.
Рядом с ней теснились уды и глупые сущности: громадный одноглазый Иныж, косматый Алмасты, безобразный искорёженный Шейтан, похожая на жабу Шетаниж. Нечистивое сборище виновато слушало повелительницу. Удыж кричала. А, может, и не кричала – эхо усиливало звук её голоса, ветер доносил слова до Тхагаледжа.
– Наши души разорвутся, если нарты обретут благодать. Покоя не будет нам, и когда они будут жить в довольстве. Как вы, безмозглые, не понимаете этого! Почему обленились? Почему перестали пить их кровь? Сосать кровь Иныжа, конечно, легче. Но его глупая кровь не даст вам нужных сил. Вы не сможете истребить нартов. Вы слабеете, глупеете. Нарты же умнеют, делаются сильнее, добрее. А семь лет назад они едва не поубивали друг друга, когда я поссорила их старейшин. Ещё недавно глупый Иныж похищал просо нартов, обрекал их на голод. Сейчас, посмотрите, с места не может сдвинуться. Гора протухшего мяса!
Алмасты! Не вздумай исчезнуть. За космы из-под земли вытащу! Зачем мне твоё умение внезапно исчезать и появляться, когда всё ещё тлеют угли в очагах нартов?
– Так ведь уже похищали огонь у нартов – они кресала сделали,– вступилась Шетаниж.
– А ты, Шетанижцук, сама ничегошеньки не стоишь, – оборвала Удыж, – до сих пор не можешь искалечить, изуродовать нартёнышей.
– Так их Сатаней оберегает. Свои уже большие, теперь чужих пуще глаза…
– Не перечь! У меня их тоже нет! – отрезала Удыж.
– Вы все хороши,– обратилась она к удам – способны только на мелкие пакости. Они же для нартов, что комариные укусы. Чуму одолели, холеру превозмогли, гром их не поразил.
– Нарты неистребимы,– пискнул кто-то. – Они мерило человечности в толще веков. Они вечны.
– Нет ничего вечного на этом свете,– рассмеялась Удыж, и гром прокатился по ущелью. – Нарты воюют с чинтами, гибнут в боях. Значит, пока чинты наши союзники. Только они. Тхагаледж увёл от нас всех хищников, всех гадов ядовитых. Теперь, похоже, за растения принялся. Но он простак. Не со мной ему тягаться. Если бы не эта Сатаней (искромсай её душу!) со своими оберегами. Но у меня готово нечто новое!
Удыж опять захохотала, пророкотала. Уды затеяли побоище.
Самое время было Тхагаледжу прыгнуть в их кучу малу. Бадиноко так бы и сделал. Ухватился бы за рукоятку меча и окликнул бы нечисть; «Эй, вы! Кто, хотя бы в преданиях, слышал о чести и совести, кто считает себя не обделённым храбростью, выходите ко мне! Поставил бы он на ноги силача Иныжа, подождал бы, пока тот возьмёт оружие, если не было, то нашёл бы ему оружие и устроил бы жуть вокруг него. А подлых колдуний исхлестал бы кнутом – не оголить же против женщин оружия? Да, так бы поступил Бадиноко.
Но Тхагаледж ничего такого не сделал. Благоразумно отступил от обрыва. Мудрый труженик признавал: на земле могут одновременно существовать добро и зло, как две стороны листа мать-и-мачехи, – холодная, жёсткая и мягкая, тёплая. И главное в преодолении зла – терпение: не мечом следует орудовать, надо изменить природу зла, превратить его в добро.
По дороге к своему уогу Тхагаледж думал о сборище удов. Не каждому нарту доводилось такое увидеть, тем более от них самих услышать об их замыслах. Рассказать об увиденном соплеменникам – едва ли поверят. Сердца нартов свободны от злых намерений, но и распахнутыми их не назовёшь. Не всякой новостью нарты делятся, не каждой новости верят, а то, что на своей душе, и Тхашхо редко показывают. С раскрытой душой он видит нарта только тогда, когда тот совершил благородное дело или мужественный поступок. Но и тогда нарт не кичится достигнутым. Не похлопывает себя по груди, не объясняет всем и каждому: «Это я сделал!» Свершение само говорит за себя. Честь и хвала изобрёвшему серп. Но имя его так и осталось неизвестным. А всё потому, что тот не бахвалился: просто подкинул петушиное перо кузнецу Тлепш и воскликнул: «Делай!»

«Глупая старая завистница Удыж строит мне козни, чтобы узнать, зачем я хунгаленепц лелею. Столько лет рядом с нартами живёт, а в толк не возьмёт: никогда настоящий мужчина, мужчина в шапке, не поставит впереди дела слово. Как я могу говорить о благородном поступке, когда ещё не совершил его?»

Тхагаледж поехал осматривать своё поле, не заезжая в уог. Без него хунгаленепц совсем неплохо жил. Достиг его роста, покрылся готовыми распуститься метёлочками соцветий. Иная трава уже не пыталась пробиться к солнцу через его густые заросли. Лишь на спуске Чантыж поднялись на вершок над землёй какие-то не виденные раньше богатырём спутанные между собой, пенистые, растения. «Как осмотрю всё поле, прополю их. Раз – другой пройдусь тяпкой – и нет их»,– подумал он.
Потянувший неожиданно холодок заставил его посмотреть на небо. Оно было чистое. Только со стороны Клумб лагаж поднимался над окоёмом чёрный клочок облака.
– Тхашхо! Беда! Пахуж, Пахуж, ко мне!
Тхагаледж сбросил с коня поклажу и вскочил на него. Тот без лишних расспросов во весь опор пустился в сторону Ечанцоко. Там остановился. Тхагаледж спешился. Стал срубать мечом сухие деревья. Трудился без суеты, но быстро. Пот застилал ему глаза, крупными каплями падал со лба на землю. Срубленные сухостои богатырь привязывал к хвосту Пахужа. Себе на плечо взвалил вязанку. Всё это они доставили к полю со стороны захода солнца.
Когда вернулись к лесу, там уже работали их друзья во главе с Лабадахэ.
Сообща соорудили большой защитный вал, засыпали его сеном и гуарцэ. Тхагаледж с помощью кресала поджёг его в нескольких местах. Густой белый тёплый дым объял поле. И тут налетел ураган. Чёрный холодный ураган! Среди лета!
– Дорогие мои друзья! Что бы я без вас делал! – сказал Тхаледж.
Он и всякая живность укрылись в кустах бараджей. С тревогой и надеждой наблюдали сражение урагана с дымом. Метался ураган над полем. Не мог сорвать с него тёплую завесу. Не мог заморозить хунгаленепц. Металась с ураганом невидимая Удыж на своей метле. Визжала, выла от злости. Обессилил ураган, свернулся воронкой, поскакал с поля прочь.
Удыж кричала из воронки:

– Не радуйся, Тхагаледж! Не радуйся! Борьба не кончилась!

На другой день Тхагаледж опять был на поле – и не узнал его. Всё опутала пенящаяся трава. Он не успел из-за урагана выполоть её на спуске Чынтыж. Тёплый дым помог ей быстро распространиться. Возможно, ещё и Удыж как-то постаралась. Принялся Тхагаледж за работу и костерил колдунью на чём свет стоит. Придумывал способы, как противостоять ей: «Убить… Но как, не оглядываясь на стыд, обнажить оружие против женщины? Ни одного мужчины нет в стране нартов, способного на такое убийство».
Солнце после урагана жгло невыносимо. Пот с богатыря тёк ручьём, оставлял тёмные пятна на земле. Острая тяпка без устали срубала пенистую нечисть и словно вторила ему: «Что делать с Удыж, Удыж, Удыж?» – «Посоветоваться с прекрасной Сатаней. Она-то что-нибудь придумает. Она тоже уд, но добрая, красивая уд – уд-тхаухуд».
Незаметно наступил закат. Но и десятой части поля Тхагаледж не обработал. Потемнело, а он всё трудился. Только полная темнота заставила его остановиться.
Ночь не принесла ему ни отдыха, ни успокоения. С рассветом вышел в поле, но не обнаружил, где накануне полол. Мерзкая трава опутала, укрыла по самые макушки хунгаленепц. На ухоженной земле Тхагаледжа она возрождалась и вырванная с корнем, порубленная на куски. «Только огонь может уничтожить её»,– догадался богатырь и стал бросать колдовскую траву на тлеющие угли защитного вала. Сам же думал: «За день мне с ней не управиться. Задохнётся, погибнет мой хунгаленепц».
– Кажется, Ледж дорогой, не самая лёгкая у тебя работа? – услышал он голос прекрасной Сатаней. Саму её скрывали растения. – Поленился опрыскать всё поле из моего волшебного котелка. К ледяной стене спешил – вот теперь и гнёшь спину.
В её речи не было насмешки. Она объясняла причину новой беды. «Вот так всегда, – подумал Тхагаледж с досадой,– позволит мне сделать ошибку, хотя знает, что ошибаюсь, потом объяснит мою промашку».
– Я подмогу тебе привела,– продолжала прекрасная Сатаней. Выбралась из зарослей, подошла к Тхагаледжу: – Скажи, с какой стороны приступать…
– Фахос апщий! Что нам делать? Что делать? – услышал он хор множества голосов.
Нарты с тяпками, вилами, серпами собрались на краю поля. Над полем кружили птицы. Камнями падали на пенящуюся траву. Вырывали её с корнем. Несли на всё ещё горячие уголья. Прочая живность в работе не участвовала, чтобы не потоптать несчастный хунгаленепц.
Нарты тоже принялись дружно за дело. Трудились без отдыха, не покладая рук, не разгибая спин.
К заходу солнца хунгаленепц спасли.
Рассвирепела Удыж. Собрала всю свою нечисть – бзаджэнаджэ.
Только нарты покинули поле, намеревались ехать к своим очагам, как безобразные сущности напали на них. Однако безоружные, уставшие нарты не оробели. Пустили в ход свои серпы и тяпки. Пылью засыпали вертикальные глаза Алмасты. Он сразу же провалился сквозь землю. Серпом отхватили полхвоста Шейтану, чертополохом и ветками боярышника разогнали всех удов. Труднее оказалось справиться с глупым силачом Иныжем. Сразиться с ним один на один вышел богатырь Ашамэз. Выманил силача из толпы дерущихся. Увлёк к древнему толстенному дубу. Прислонился к стволу спиной. Отражал палицу глупца тяпкой и быстро прятался за дуб. Глупый силач продолжал лупцевать могучее дерево. Бешенство закрыло ему единственный глаз. Ашамэз всё выскакивал и выскакивал из-за дуба, ударял по палице. Наконец выбил её. Пару раз ударил глупец Иныж кулачищем по корявому стволу, разбил его в кровь, запросил пощады. Некровожадны нарты: отпустили его. В слезах отправился глупый силач в Кумб лагаж.

– До встречи на Санахуафэ! – распрощались друг с другом нарты.

Прекрасная Сатаней решила заночевать у Тхагаледжа. Самое время было ему поговорить с прекрасной, спросить у неё совета. Душа у богатыря-труженика пела, оттого, что Сатаней сама захотела у него остаться, что нарты помогли, труд его не пропал даром. Редко, очень редко ощущал он участие соплеменников.
Сидели Тхагаледж и Сатаней у очага, беседовали.
– Е-е-ей! Нарты, нарты! Почему без особых случаев не хотят заметить они хорошее в человеке? – говорил богатырь. – Да, хорошее не постоянно. На смену ему приходит плохое. Но ведь не навсегда. Завтра, как и сегодня взойдёт солнце. День потом сменится ночью, заход – восходом. Так чередуются они при моей жизни, чередовались и при жизни отца, деда, прадеда. Всегда! Добро – зло. Смерть – жизнь. Так почему же я, Сатаней, так зол на Удыж, что готов её уничтожить?
Не ответила Сатаней. Поняла: надо мужчине выговориться, надо, чтобы женщина его молча выслушала. Помешала угли в очаге кочергой, налила целебного отвара в деревянные чашечки. Тхагаледж продолжал после некоторого раздумья:
– Не уподобляюсь ли я сам Удыж? Не достигла ли уже она в нашем противоборстве главного: заразила меня злом? Да, так! Я помышлял не раз о её крови… И уже чувствую, как во мне самом борются добро и зло. Пока добро одолевает. Кровь – это лишнее, говорю я себе. Чтобы счастливо жить на земле, обязательно ли перемазаться кровью? Но в вопросе этом, Сатаней, уже сомнение. Что мне делать?
– Уж, конечно, не мечом махать, Ледж, – сказала прекрасная Сатаней и протянула ему чашечку.– Кроме меча, настоящий мужчина должен ещё иметь голову на плечах – не пустой котелок. Нет половины, которая была бы лучше целого. Разрежь вдоль лист мать-и-мачехи на два слоя, и он погибнет весь. А чтобы погладить его пушистую сторону, достаточно его просто повернуть. Просто повернуть! Подружись с Удыж. Поверни её к себе лучшей стороной, как тогда, на встрече у водопада…
– Прекрасная! – Тхагаледж поперхнулся напитком. – Я же тогда ошибся, ты же знаешь…
– Нет! – усмехнулась Сатаней и встала. – Тебе было всё равно…
– Да куда же ты? Постой!
Но она растворилась во тьме…
Тхагаледж выскочил во двор. Споткнулся у крыльца о лежащего Шхошхо. Значит, из дверей прекрасная не выходила. В дымовое отверстие разве вылетела? Ведь она таже уд – уд-тхаухуд.

Возвращаться без неё к очагу Тхагаледжу не хотелось. Он прихватил на крыльце старую бурку и отправился на поле. Постелил бурку на золу, оставшуюся от защитного вала, долго смотрел на звёзды.

Огромное круглое солнце уже стояло над окоёмом, когда Тхагаледж проснулся. Его всегда бирюзовое поле теперь отливало синевой. Это набухли, потемнели готовые вот-вот распуститься цветочные почки. Богатырь вскочил, ринулся в заросли хунгаленепца. Не терпелось поскорее увидеть, как он зацветёт.
– Ледж, Ледж! Разве можно торопить поступить земли? – услышал он обычное предупреждение Сатаней.
Как всегда, пропустил его мимо ушей, оглядывал, ощупывал своих питомцев. Все они покрылись крупными почками. Тревожно и радостно шелестели: «Вот-вот разорвёмся». Тхагаледж не понимал их. Ещё не научился языку растений. Знал: полуденное солнце обязательно раскроет почки. Так всегда поступало оно с дикими собратьями хунгаленепца.
Он дошёл до середины поля, когда началось цветение. Увидел первый невзрачный цветок и долго ласкал его взглядом. Цветов с каждым мгновением становилось всё больше и больше. А ему не удавалось заметить, как же они раскрываются. Свойство любых цветов – раскрываться неуловимо для глаза он хотел разгадать с детства. Да времени ему прежде не хватало на это бесполезное, как считали нарты, занятие. Теперь он был хозяином большого поля, покрывающегося у него на глазах цветами. Мог, сколько хотел, стоять перед любым хунгаленепцем и смотреть на него, смотреть…
Глаза у богатыря заслезились, в носу защекотало, запершило в горле. Чихнул раз – другой. Тело зачесалось. Вдруг стал чихать непрерывно. Из глаз водопадом хлынули слёзы.
«Опять эта мерзкая Удыж!» – богатырь поспешил уйти с поля. Но и тут думал о своих питомцах: как бы не помять их (слёзы застилали ему глаза), как бы этот невидимый порошок коварной Удыж не повредил им тоже. На меже остановился, протёр глаза, оглядел поле. Хунгаленепц напомнил ему строй бывалых, сильных воинов. Он ощупал несколько растений: могучи, сильны, слава Тхашхо. И побежал: тело жгло нестерпимо, драло в носу и горле. «Ах, ты Удыж, Удыж!»
Бегство Тхагаледжа встревожило хунгаленепц. Растения почувствовали свою вину и раскаивались в содеянном. Ведь чихал, лил слёзы богатырь не из-за козней Удыж. Их цветы источали злую, разъедающую кожу пыльцу. Так они делали всегда, чтобы отпугнуть недоброжелательных к ним людей и травоядных животных, чтобы избавиться от растений, готовых занять их место. На поле Тхагаледжа они жили совсем в ином мире, но забыли об этом. Чёрной неблагодарностью по забывчивости отплатили человеку, который любил их и холил. Огорчились, начали и без помощи ветра перешёптываться:
– Для кого мы должны быть теперь едкими, горькими?
– Не для Тхагаледжа – он души в нас не чает.
– Так для кого ещё?
– Звери, птицы, нарты – все помогали нам достигнуть поры цветения.
– Всех, Тхаледжа первого, мы должны отблагодарить за это. Значит, нам надо меняться…
– Немедленно, немедленно меняться!

И начали растения сами менять свою многовековую природу. Ласково обдували друг друга утратившей горечь пыльцой. От неё сладкими, сытными завязывались будущие зёрна. Ими можно будет питаться и людям, и животным. Поле хунгаленепца преобразилось, нежно благоухало, с нетерпением ждало возвращения Тхагаледжа.

Тхагаледж с поля побежал к водопаду. Надеялся: мощные, прохладные струи смоют волшебный невидимый порошок Удыж. Но от воды зуд стал ещё нестерпимее. И целебный напиток из шиповника и горного мёда у родного очага не очень-то помог. «Надо ехать к прекрасной Сатаней,– решил богатырь,– она избавит от напасти».
Когда его телу было плохо, очень плохо, душа спешила к Сатаней.
Он оседлал Пахуж, выехал со двора – и остановился. Засомневался, захочет ли Сатаней принять его. Похоже, на этот раз она не простила ему ошибки. Ему и прежде иногда случалось «ошибаться». Но тогда, по правде говоря, он убедиться лишний раз хотел: лучше прекрасной Сатаней нет среди нартов женщины.
– Удыж – не женщина! – вырвалось у него.
– Не раздумывай! – заржал Пахуж. – Тьма спускается на дорогу. Глаза мои потеряли былую зоркость.
Тронулись. Пахуж шёл медленно. Тьма сгущалась. На небе появились звёзды. То и дело неурочных путешественников приветствовали летучие мыши, из вежливости снижались, задевали их мягкими холодными крыльями. На тёмные ели уже взобрались павлины. Оттуда желали им доброй дороги. Наконец показался уог прекрасной Сатаней. Хозяйка сидела на крыльце.
– Захотелось просто посидеть с тобой, прекрасная Сатаней,– сказал Тхагаледж вместо приветствия – смешался. Однако по дороге твёрдо решил Удыж в разговоре не упоминать.
– Заходи, Тхагаледж шао. Вышла вот на крыльцо – такой приятный ветерок после зноя дует. Ветерок сенокосной поры.
Тхаледж спешился, распряг Пахужа, дал ему полную свободу. Сел рядом с Сатаней.
– Сегодня моя молодость ушла,– сказал Тхагаледж,– я стал зрелым мужем. Пора менять мне мою жизнь. Вот хочу поговорить с тобой… – Он чихнул, в сердцах про себя выругал Удыж.
– Она не при чём,– заметила прекрасная Сатаней. – Ты забыл, конечно, что хунгаленепц тем и опасен, что в пору цветение, в сенокосную пору, насылает на людей сенную лихорадку. И не будем сегодня говорить об Удыж. Что было, то было и быльём поросло. Твоё посещение дороже мне любой моей победы над коварной Удыж. Твои удачи радуют меня. Я горжусь тобою. И с хунгаленепцем ты не просчитался. Будет с ним так, как задумал, даже лучше задуманного. А всё потому, дорогой Ледж, что умеешь всей душой отдаться начатому делу.
– Е-е-ей, Сатаней прекрасная! Если я и достигаю чего-то хорошего, в этом твоя заслуга. Ты для меня, что путеводная звезда. Твоё имя, что песня, удивительная песня. Твоя похвала – лучшая для меня награда. Если долго тебя не вижу, места себе не нахожу,– признался тихо.
– Уа, Леджу-Ледж! Если лицо моё стало подобно красному маку, причиной тому твои слова. Твоё имя я тоже напеваю весь день… А сейчас, дорогой, иди отдыхать. Поспишь на свежем воздухе, и хворь твоя пройдёт. Я уже постелила тебе под чинарой.
Утром болезни у него как не бывало. Но он не хотел подниматься. Лежал, любовался снующей по двору Сатаней. Подоила коров, приготовила завтрак, сделала для него целебный отвар.
Прожил так в довольстве и холе несколько дней. Слушал, словно прекрасную песню своё имя: «Ледж, Ледж».

И всё-таки, неделя не прошла, оседлал Тхагаледж истомившегося от долгого отдыха Пахужа и отправился к своему полю.

Он был готов к тому, что опять придётся чихать и кашлять. Однако обошлось, хотя хунгаленепц распустился весь. Поле будто снежная шапка накрыла или спустилось на него белое тёплое облако. Тхагаледж осторожно ходил по нему и не мог налюбоваться.
Время шло. Работы в поле не было, но он всё равно рано вставал и бродил по полю. Отдыхал. Наконец снежная шапка из крохотных цветов опала. Хунгаленепц заколосился. Конечно, едва зерно поспело, Тхагаледж попробовал его – будь что будет! И Пахужу дал пожевать: «Умрём, так вместе!» С обоими ничего не случилось. Зёрна оказались вкусными и сытными. Курам тоже они понравились, и прочая живность их одобрила.
«Неужели я достиг того, к чему стремился?» – радовался и боялся поверить этому Тхагаледж.
Продолжал сомневаться и через год – другой, хотя хунгаленепц появился и на полях соседей. В глубине же души ждал: вот-вот, во время Санахуафэ, обратится к нему тхамада: «Произнеси ты, Тхагаледж шао, слово». И скажет тогда он: «Что ж, снёс я тоже яйцо, немаленькое».
«Да, да! Так и скажу: хорошее дело стоит того, чтобы о нём говорили»,– убеждал себя Тхаледж не скромничать, напомнить нартам, что это он превратил сорную ядовитую траву в съедобную. Но услышал однажды голос прекрасной Сатаней:
– Нет, Ледж дорогой, не о хорошем деле ты поведать хочешь – бахвальство тебя одолевает. Забыл, наверное, не пристало нартам бахвалиться. Вон ведь Тлепш заставляет душу металла плясать, а молчит об этом. Жди, когда народ сам заговорит о твоих успехах.
– Как же, дождёшься от него! – буркнул Тхагаледж.
– Похоже, Ледж, заарканило тебя тщеславие,– огорчилась Сатаней. – Одно спасение от него – приняться поскорее за новое дело.
Поступил богатырь так, как советовала прекрасная Сатаней.
Дождался похвалы нартов. Расхваливали они на Санахуафэ хунгаленепц и его – тоже. Похвала на мгновение тронула сердце Тхагаледжа, но не смогла посеять в нём тщеславия. У богатыря-труженика были новые заботы: начали колоситься неведомые никому злаки. Годом раньше сами выросли среди хунгаленепца. Собрал их семена Тхагаледж, посеял весной и ждал с нетерпением урожая. Да вдруг заболел не по-богатырски, ослаб, на поле выйти не смог в страду.
Узнали о его болезни нарты, пришли на помощь. Одним махом убрали урожай неведомого растения. Связали снопы, уложили на току большими скирдами. Поразмыслили и за молотьбу сами принялись: когда ещё Тхагаледж поправится, зерно же осыпаться может.
Работали как никогда весело, слаженно, будто и прежде вместе трудились.
Одни деревянными вилами подавали снопы и разом произносили: «Дзы!» Другие их принимали, выбивали зёрна, восклицали: «Гуэ!» Со стороны казалось, люди на току пляшут и поют: «Дзы! Гуэ! Дзы! Гуэ! …Гуэ! Дзы!»
Посмотреть на работу молодых приехал старый-престарый Бады дадэ. Ничего не мог заметить плохого: труд у них спорился. Это порадовало и развлекло уважаемого старика. Понять он только не мог их песни.
– Уа-ту! – обратился он к одному молодцу. – Что за растение такое это гуэдзы? Будет ли оно таким урожайным, таким сытным, как просо и ячмень нартов?

Вот так и назвали нарты новое растение «гуэдзы». Вот так и появилась с лёгкой руки Тхагаледжа у нартов пшеница.

Шасэ А.

Краткий словарь.
(выделенный слог ударный).
Ажагома – один из первоцветов.
Апапшина – музыкальный струнный инструмент.
Апщий – приветствие.
Баражей – бузина
Батырган – один из сорняков.
Бгуа – тонко нарезанное сушёное мясо для длительного хранения. Мясо нарезали полотном, вынимая кости, и развёрнутым сушили.
Бзаджэнаджэ – злое, уродливое существо.
Гуарце – сухой, спрессовавшийся навоз для топлива.
Гуэ – молоти.
Гуэдз – пшеница (архаичная форма: гуэдзы).
Дзы – кидай.
Дижинипэ – серебряный клюв.
Кандига-канджгэ – сорока-любимица солнца.
Кубган – кувшин для умывания.
Лабадахэ – красивая лапка.
Лажекошхо – трудяга.
Мажаджэ – хлеб из проса.
Накига – месяц май.
Нарты – народ в одноимённом эпосе адыгов.
Насрэнжачэ – старец.
Пахуж – белоносый.
Псыж – река Кубань.
Пшыа – временное жилище, шалаш.
Саху-сапль – косметическое средство, пудра.
Тхамада – руководитель торжества. Буквально: отец бога.
Тхашхо – всевышний.
Уадиша – Кавказ.
Уд – колдунья, волшебница.
Удж – танец.
Уды – нечисть.
Уог – двор, стан.
Фахос апщий – приветствие с пожеланием добра.
Хунгаленепц – амброзия.
Чапсэдахэ – красивая верёвка.
Чинты – народ, с которым воевали нарты.
Шалэж – мужчина в зрелом возрасте.
Шао – богатырь, удалец.

Шхошхо – большой серый.