1. Исторические сведения.

Село Ижевское, как населенное место, и ижевляне, его жители, существуют с глубокой древности. В исторических актах, XIV века, в грамоте рязанского князя Олега Ивановича епископу Феогносту, в 1387 году Ижевское упоминается на ряду с „островом и рекой Истокой" *), где „бобры били Иживляне на себя и на Владыку". Нужно полагать, что в XIV веке население Ижевского было уже полностью христианской веры, имело церковь и занималось рыбным, лесным и звероловным промыслами. Ижевляне били бобров „на себя", как исконные хозяева угодий, входивших в границы их пользования, определяемые правом того времени — „покуда мои коса, серп и топор ходят" (договорные грамоты). Били бобров и „на владыку" в воздаяние трудов и забот духовенства о пасомых.

В техже грамотах Рязанских князей, вместе с иживлянами, упоминаются люди „владычнего села", теперешнего Санского, которые тоже „на Владыку и бобры били и рыбу ловили"... В 4 верстах от Ижевского в лугах есть большое рыбное озеро „Санское". Название этого озера свидетельствует о давней связи ижевских и санских рыбаков.

XII и XIII века ознаменованы в истории великим движением народов: к этому времени славянская колонизация из Киева, Чернигова и Новгорода проникала в самые глухие уголки, неся с собой христианскую веру; на берегах среднего течения р. Оки эта колонизация захватила многочисленные племена мещеры.

Несомненно, что Ижевское, как населенное место, существовало и до прихода славянского элемента в среду коренных жителей этой округи и у этих коренных жителей был свой язык, своя вера и свои свзданные веками навыки, обычаи и порядки. Летописец Нестор, перечисляя народы, населявшие северо-восточ-ную Русь, говорит: „а се суть инии языки, иже дань дают Руси: чудь, меря, весь"... Иловайский в Истории Рязанского края причисляет эти „языцы" к финскому племени. Сохранились типичные названия рек, озер и урочищ района финской оседлости, в том числе и Ижевской волости. Вот эти памятники старины:
---------------------------------------------------------
*) Теперешнее урочище Островины и речка Устека, называемая под селом Малышевом Штыкой. вполне соответствуют историческим названиям.

---------------------------------------------------------

Названия речек Ижевской волости: Ушна, Вегуч, Веркус, Кунтель, Толпега, Варханец, Морхвиц, Локса.

Названия озер Ижевской волости: Лушма, Вынтус, Ванда, Макшево, Пишца, Пещерга, Ниверга, Чура, Шатерга, Швынтурга, Тына, Тиш.

Названия болот и урочищ Ижевской волости: Ковеж, Шушкар, Пыренское, Саверсто, Вавроть, Ушель, Тюрхань, Яльди.

Названия рек, речек, озер и селений округи соседней с Ижевской. Реки и речки: Ока, Пра, Пара, Норкус, Мунор, Чинур, Мильчус, Индрес, Вынца. Озера: Рунпа, Ушерхи, Вятшево, Пуншерка, Луштверг. Села: Ижевское, Киструс, Чарус, Ибердус, Лубанос, Ирцы.

В позднейших названиях мы видим уже чистые корни славянского языка, напр., села: Борок, Дегтяное, Орехово, Лубяники; урочища: Островины, Чернеево, Кобловатое, Желудное и т. под.

Первым славянским элементом, пришедшим в соприкосновение с Мерею, Муромой и Мещерой были Вятичи и Радимичи. Соприкосновение это произошло на правом берегу р. Оки, где пришельцы заняли господствующее положение. В X и XI веках образуется „Рязанская земля" с центральным городком Рязанью на Оке (теперешняя Старая Рязань, в 40 верстах от Ижевского).

О радимичах и вятичах до христианского периода Нестор летописец, говорит: „радимичи и вятичи и север один обычай имяху: живяху в лесе, якоже всякий зверь, ядущи всё нечисто; срамословье в них пред отцы и пред снохами: брацы не бываху у них, но игрища межу селы. Схожахуся на игрища и ту умыкаху жены себе, с нею-же кто совещашеся; имяхуже по две и по три жены. Аще кто умряше, творяху тризну над ним и по сем творяху кладу велику и возложахуть и на кладу мертвеца, сожжаху, а по сем, собравши кости, вложаху в судину малу и поставяху на столпе, на путех, еже творят вятичи и ныне". Яркая картина жизни славян.

О финнах в Тацитовом описании древнего быта их сказано: „не боясь ни хищности людей, ни гнева Богов, они приобрели редкое в мире благо: счастливую от судьбы независимость, благодаря бедности и грубым нравам"...

Из истории неизвестно каково было соприкосновение этих двух народностей. Нужно полагать, что прежде чем началось мирное житие между ними и ассимиляция, много было поломано мещерских голов. (Не оттудали ругательная поговорка здешнего края: „радимец те изломай"). По тогдашним временам взаимоотношения между народами обычно сводились к тому—„кто кого побиет и кто кому дань даяше".

Прилив славянских поселенцев с правого берега Оки в мещерские дебри временами мог быть и мирный „для спасения живота", что обычно случалось, когда по открытым, населенным местам правобережья проходила волна кочевников, разоряя всё, что попадалось на пути. В X веке Печенеги разоряли Русь; в XI Половцы „ставили вежи" на Проне, разгромив большую часть Руси и, наконец в 1237 году лоявились татары и разорили Русь, в том числе и "всю Рязанскую землю". И все эти „разорители"—кочевники не любили сплошных лесов и, тем более, болот и речных переправ, и потому не отваживались вступать в Мещерский край. Зато жители правого берега, в виду неминучей беды, спасались туда, оседали и сливались с местными старожилами.

Историки, описывая нашествие татар говорят: „завидев густое облако пыли, или отдаленное зарево пожара, народ спешил собирать свои семейства и стада, захватывал что успевал и что можно было унести с собой и спасался в соседние леса, или искал более безопасных мест для поселения и целыми толпами уходил на север".

Во времена, описываемые летописцами, т.-е., 700—800 лет назад, вся Мещерская сторона была покрыта лесами и болотами. „Все пространство, заключенное между реками Клязьмою на севере и Окою на юге, представляло непроходимые дебри сплошных лесов с болотами, где за исключением прибережья Оки, не было ни одного города. На полянах, посреди лесов, попадались хижины бедной мещеры; кое-где хижины эти собирались в группы и составляли селенья".

Во времена, когда формировались и образовывались Ижевские поселки, вокруг них была такая же непроходимая лесная дичь и глушь, и жизнь местных поселенцев складывалась и проходила в особых условиях. Дикая, неприветливая мещерская глушь не привлекала никого назвать её своим владением; она была ничья; хозяевами этих трущоб были лешие, оборотни, русалки, да крупные лесные звери. На житье сюда забирались только „счастливые народцы" (по Тациту), которые благодаря бедности и грубым нравам, от судьбы были независимы, гнева Богов не боялись, а „с лешими, и оборотнями, русалками умели входить в сделку: одному бросят часть добычи, от другого „зачураются, от третьих поостерегутся, а на зверя припасут топор, рогатину и нож". И вот, несколько таких счастливых мещеряков, забравшись в трущобу, каждый сам - друг — с уволоченными женами, устраивали полушалаши, полуземлянки; постепенно обзаводились домками „ухожаями", замечали и делали доступными к выломке меда занятые пчелами дупла; устраивали „перевесища и ловы" на зверя и птицу; расчищали „тони" на озере; делали „забіи и езы" на речке для ловли рыбы Жены раскапывали гряды для посева, заводили огород, предшественник поля. Жилось таким счастливым хуторянам, на наш взгляд, тяжело и невесело, но у них в то время были „свои взгляды" и они обживались и привыкали.

Проходило десятка два — три лет и поселок разростался в целое селенье. Первые новоселы стали стариками, их сыновья, такие же крепкие звероловы и рыбаки, бродя по лесам, присмотрели в свое время в соседних поселках девушек, ходили к ним на „игрища" и „умыкнувши" их, теперь сделались сами отцами. Поселок оживлялся чумазыми ребятами разных возрастов; подростки, парни и девушки помогали старшим.

У семей были свои „жила", (избы, землянки, клети)—„бортные ухожаи, рыбные ловли, звериные ловища и перевесища; заводились домашние скот и птица; увеличивались ро`счисти и распашка для посевов гречи, проса и озимого хлеба. Дальние угодья расширялись—„покуда их топор и коса хаживали". Если всяких угодий и приволья было достаточно, то семьи и поселок ширились, разрастались,— когда-же того и другого было мало, или их коса и топор упирались в чужие ухожаи и шириться дальше было некуда, то иовые, молодые члены семей уходили в дальние, незанятые места, заводили там „станы, зимовища и борьти", привыкали к новому месту, и оседали там, образуя новые поселки. Территория около „озера Ижевского" была удобной для поселков и они выростали вдоль его, как грибы, образовав в последующем „волость".

„Ижевлянам на озере на Ижевском" жилось хорошо, потому что здесь было достаточное количество росчистей проздертей; под боком рыбные озера и луговые поляны среди лесов, с хорошей травой для пастьбы и для сенокоса; у пчел взяток был все лето; ягоды и грибы в изобилии; масса лесной и водоплавающей птицы; масса зверья разного: медведи, лоси, зайцы—на мясо, лисицы, куницы, белки, горностаи и сам царь—бобер на пушной товар; всего—в изобилии. А доступ к этому „озеру Ижевскому", для незнакомых с местностью, был нелегкий; леса и топкие болота кругом; большим толпам кочевых грабителей не пробраться узкими дорогами и тропами по „живым мостам"; одиночным-же смелым хищникам население поселков могло дать отпор; поэтому здесь—не только можно было жить и накоплять, но все лишнее, накопленное сохранялось; переходило из рода в род и прибавлялось.

В 12 и в-начале 13 века ратные люди Рязанского княжества, заходя в заокский край, конечно, без труда „покорили" мирных жителей и обложили данью.

Обложение Ижевлян данью рязанскими князьями „на князя и на Владыку", вероятно, не было для них тяжелым, так как христианская вера, проникнув к Ижевлянам, заставила их „урезать" подачки от своих леших, домовых, водяных и т. под. прежних богов и приучила „бить бобры на владыку" и на князя и поставлять мед и воск на церковь, сооруженную епископом и поставленным от него духовенством.

В 1594—97 годах, с. Ижевское в писцовых книгах по Старорязанскому стану „по письму и мере Вас Яков. Волынского, да Ив. Афон. Нащокина" значится: „В старорязанском-же стану вотчинные земли за боярином, за Дмитрием Ивановичем Годуновым село Ижевск, да сельцо, да 4 деревни, в живущем-соха без трети и пол-пол-полчети сохи, а в пусте без полчети сохи" (писцов. книги Рязан. края т. I изд. Ряз. уч. архивн. комиссии).

За Годуновыми-же в это время числились: с. Киструс, с. Путятино и многие другие соседние села и деревни

В смутное время, когда Годуновы пали, Ижевское перешло к Шеину, как поместье.

А в 1637—1640 годах (список писцов. книг В. Г. Вяземского и под'ячего Ив. Кавелина) Ижевское писано: яза боярином за князь Захарием Яковлевичем Сулешовым в поместье, по Государевой грамоте... что ему дано Михайлово поместье Шеина, да сына его Ивана жеребьем села Ижевска средосельские трети на озере на Ижевском, а село без жеребья в поместье за бояры—за князь Микитою Ивановичем Одоевским, да за князем Андреем Васильев Хилковым, да за сыном его за стольником князем Федором Андреевичем; да за бояринею за князь Дмитриевою женою Тимофеевича Трубецкого, за вдовою княгинею Анною Васильевной; а в нем (в поместье) на его Сулешова жеребей два двора прикащиков, двор конюшенной, да церковных дворов Никольских попов: двор поп Петр Іевлев, двор—поп Бажен Варфоломеев, двор пономарь, двор просвирница; а церкви села Ижевска стоят на вопчей земле, а што церковныя пашни и сена и всякого церковного угодья и то писано вопче или попом тое-ж церкви с попами-же писано подлинно.—За боярином за князь Андреем Васильевичем Хилковым да за сыном его Ф. А.... в поместье по раздельной выписи 1626 года, что они отделили из князь Дмитриева поместья Тимофеевича Трубецкого жеребьем села Ижевска на озере на Ижевском, а в нем на их жеребей: двор боярской, а в нем живет прикащик, да поповских дворов: двор — поп Онтон Парфеньев, двор— поп Дмитрей Митрофанов, да брат его Степка, двор—поп Борис Андреев, да с ним отец его Ондрей—произвище—Богдан, да у него сын Игнашка.

За боярином князь Микитою Ивановичем Одоевским двор боярской, а в нем живет прикащик, двор поп Афанасий Михайлов да сын его Тимошка да Бориска, да Малютка; двор вдовой поп Василий да сын его поп Аким Тимофеев с братом".

Таким образом, в начале 17 столетия село Ижевское было довольно крупным населенным пунктом; оно состояло из трех групп—поселков: 1-я группа средосельские трети с 2-мя церквами: Воскресенской й Никольской на берегу озера и залива „Вынтуса", где теперь находится „старый погост" (к сожалению на половину застроенный в 60-х и 70-х годах прошлого столетия).

По центральности и удобству своего положения, это место нужно считать самым древним ядром поселения, из которого выросли остальные части села, так-же и церкви средосельские были с глубокой старины; 2-я группа с Никольской церковью в Одоевском конце, и 3-я группа с Покровской церковью в Хилковском конце. Церкви этих групп были построены в 1660-66 годах, новыми владельцами этих поместий —Одоевским и Хилковым.

Около средосельских церквей располагались дворы: боярской с конюшенным, пять дворов поповых, один двор дьякона, несколько дворов понамарей и просвирницы; за тем шли крестьянские и бобыльские дворы: полных крестьянских 108 дворов, бобыль ских 15 дворов, а всего в средосельской трети 132 двора.

К Воскресенской и Никольской церквам числилось в приходе:—„деревня Зинеево с 88 крестьянскими и 17-ю бобыльскими дворами и деревня Стариково с двором боярина (Шеина), 175 крестьянскими дворами и 25 бобыльскими дворами; а всего в приходе 2-х церквей с 5-ю попами было 478 дворов.

Третья группа—„жеребей князей Хилковых", теперешний Хилков конец. В этом жеребье—церковь Покрова Пр. Богоро-дицы была построена—„по сказке попа Бориса с товарища"—около 1660 года, и в приходе у ней было: „двор стольника князя Хилкова Федора, да в его даче в селе Ижевске и в деревне Засеха 223 двора крестьянских и 31 двор бобыльских", „да двор поп Борис, да дьякон Борис; двор поп Игнатей. двор поп Иван Иванов", а всего в приходе, с 3-мя попами 259 дворов.

Вторая группа— жеребей Никиты Ивановича Одоевского, теперешний Одоевский конец; в этом жеребье—„церковь Великого Чудотворца Николая, по сказке попа Андреяна и дьякона Василия". построена в 1669 году и в приходе к той церкви дворы: боярина Никиты Ив. Одоевского, двор поп Андреян, двор дьякон Василий, 2 двора дьяков, да крестьянских дворов 120 и бобыльских 17 дворов", всего в с. Ижевском 142 двора.

К Никольской церкви Одоевского кониа в приходе—значилось—„27 дворов крестьянских и 7 дворов бобыльских в деревне Иванькове стряпчево Ивана Неронова".

А всего в Никольском приходе с 1 попом, дьяконом и 2-мя дьячками—176 дворов.

Всех-же дворов в с Ижевском без деревень, в средине 17 столетия было:
боярских—3 двора.
поповских—9
дворов дьякон,понамарей, просвир.—7
дворов крестьянских полных—451
двор бобыльских—63 двора

Всего 533 двора

Сведения о числе дворов основаны на выписках из писцовых книг 7145 г. и окладных книг 7184 года (по истор-стат. и Археологич описан. с. Ижевского И. Ф. Токмакова).

II. Народонаселение с. Ижевского в XVI и XVII столетиях.

Точных сведений о количестве населения селa Ижевского и волости в описываемом периоде не имеется. Только приблизительные цифры можно вывести на основании выше приведенных данных—о количестве дворов, церквей и людей духовного сана: эти данные говорят за то, что в с. Ижевском с деревнями, в средине 17-го века имелось около 8000 жителей обоего пола.

Принимая во внимание, что полный крестьянский двор состоял в среднем не менее как из 4-х тягол, или в среднем „со старыми и малыми" из 15 душ обоего пола, мы получим на 451 полных крестьянских дворов 6765 душ; 63 бобыльских двора по 4 души в среднем составят 252 души, и 19 дворов поповских, дьяковских и прикащиковых, считая по 10 душ на каждый, составят 190 душ, а всего 7207 душ. Но так как церковная стастистика и теперь полна уменьшений, то можно полагать, что выведенная цифра 7027 должна быть в натуре более, в силу того, что не могли быть зарегистрированы станы, вежи и зимовища, жители которых „на селе редко бывали"...

Для подтверждения значительности количества жителей в Ижевской волости, можно привести—„отписку Переяславль-Рязанского воеводы 1630 годов" (акты Московского Государства т. II, под редакц академ. Н. А. Попова. Рязрядный приказ, Москв. стол 1635—1655 г.г. СпБ. 1894 г), из которой видно, что воевода Ив. Колтовский доносил:—„Указал ты Государь, собрать с Переяслав. посаду и с Рязанского уезда с боярских и окольничих и думных людей, и с стольников, и с стряпчих, и с дворян и с детей боярских с поместий и вотчин, и с влацычных и с монастырских земель к засечному делу деловцев, с живущей чети (живущая четь равнялась 8 дворам крестьянским и 4 бобыльским для помест. и вотчинных земель. Лаппо—Данилевский) по 5 человек с топоры и с заступы и с лапаты, да по лошади с телегою.

Всего указано было собрать 8040 человек и 1608 лошадей; в том числе „с Твоих Государевых бояр князя Юрья Янишеевича Сулешова, и боярина князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого и Княгини Анны Васильевны (вдовы Трубецкой) и Стольника князя Никиты Иван. Одоевского с вотчин, которые вотчины в Ря-занском уезде, с села Ижевска с засеке деловцев взять 960 чел."

Цифра 960 и 8040 относится как 1 к 8, т. е. раскладочное население с. Ижевского состовляло 1/8 часть раскладочного населения всего Рязанского уезда, обнимавшего два теперешних уезда.

И хотя—„Боярские прикащики тех вотчин (Ижевских) недодали к засеке деловцов 539"... как пишет воевода, но и все воеводство не дослало так же—2563 человека и 656 лошадей. Значит, если была не верна, или не посильна раскладка засечной повинности для Ижевского, то она была такова же и для всего воеводства. Однако „недодача", повидимому, не сошла олагополучно, потому что далее воевода пишет:—„по ослушников, которые к засеке деловцев не дали, посылаю я не престанно приставов. многих людей деловцев к засеке правлю нещадно". На этой отписке помета—„146 г. июня в 5 ден Государь указал на ослушников доправить без пощады и делать (т. е. работать) или столькож и слишком, что делали, которые сначала"... Значит и остальные 539 человек и 108 лошадей были „доправлены", отсюда—вывод, что собрать 960 человек „деловцов" т. е. рабочих в возрасте от 18—40 лет, можно только не менее, как из 4-х тысяч душ мужского населения. Ведь это не общественные работы около села, куда можно и всех „деловцов" выгнать, оставив старых да малых;—гнали к засекам: красносельской, Глебовскому пролому, к Дураковским воротам и к Введенским воротам. (Вторая оборонительная линия).

III. Ижевская община, ее организация в прошлом и теперь.

У Рязанских князей нигде не говорится о раздаче сел и населенных мест „в поместья и вотчины" боярам и потому с. Ижевское с деревнями в Рязанский период могло быть только „волостью" с княжеским „посадником", или-же самоуправляющеюся единицей, со старшинами во главе, подчиненной наезжавшим княжеским „баскаком, сотником и людем".

При таком порядке весьма удобно было сплотиться, окрепнуть и вырасти большой общине—волости, поставленной в благоприятные природные и географические условия.

Объединяющим и связывающим элементом служили экономические и религиозные интересы, сосредоточенные в удобном центре—средоселья: здесь была церковь, здесь были торжок и меновой рынок, здесь-же организовывались артели, для погрузки и отправки по полой воде на судах „дани и выходов" на князя, на владыку и вывоза для продажи „избытков" на соседних приокских торжках.

Когда Московские князья постепенно забирали в свое управление Рязанскую землю, они начали сажать в Рязанские города и волости постоянных правителей воевод и давать села в „поместья и вотчины боярам на корм". По исторических источникам XVI и XVII столетий, видно, что Ижевская волость была за Годуновыми, затем за Шеиным „всей волостью". А потом уже Ижевская волость раздробилась на 3 части и превратилась в „поместья".

В начале и средине XVII столетия было уже 4 и 5 поместий, Самым прочным поместьем был южный конец села—Князей Одоевских.

Средосельские трети с деревнями сначала переходили несколько раз от одного боярина к другому, затем разделились на 2 и на 3 поместья: Трубецких, Черкасских и Шеиных. Северный конец села переходил 2 раза: от Трубецких к Хилковым и от Хилковых к Кантемиру (в XVIII столетии).

Все перечисленные владельцы Ижевских поместий не жили постоянно в них, а управляли и брали корм через приказчиков. Внутренние-же распорядки, наряды, сборы и уклад всего механизма взаимных отношений и распределений „между собою", довольно крупным миром, обществом людей, были не задеты,—они оставались „по старому", в силу того, что были целесообразны и ломать их и устанавливать другие порядки не было расчета. Так что вплоть до 19-го столетия здесь мог крепко держаться веками сложившийся мирской—общинный порядок с широким самоуправлением. А как сложились и развились эти „старые" формы сожительства и взаимоотношений большой группы людей, мы можем делать предположения и выводы на основании исторических заключений научных авторитетов.

У историка Ключевского (история России) и у Н. Огановского (очерки по истории земельн. отношений в России) при определении доисторических форм землепользования и владения угодьями преобладали захватные формы; но землей, как территорией, никто не интересовался, при неограниченном просторе земель".—„Лесной зверолов и бортник—самый ранний тип, явственно обозначившийся в истории народного хозяйства. — „В самой ранней истории преобладающим типом поселений были хутора. Хуторской тип поселений был необходимый при звероловном быте и переложном (подсечном) земледелии среди лесов и болот".

При захватном способе завлаления землей и угодьями, каждая семья, или группа семей, по своей силе и по способности своих членов, занимала места под усадьбу, заводила „огнище", захватывала дупла борьти с пчелами в лесу,—тони и запоры на озерах и речках, бобровые гоны, перевесища и т. под угодья и „ухожаи" и маленькая община была готова: один из стариков выделялся как старшина и судья в семье и в общине.

Мерилом хозяйственности и силы семей и общиньг служили не количество занятых угодий, а количество душ—работников, строителей и охранителей захваченного, количества звероловного — рыболовногоинвентаря иколичество скота для использования угодий

Каждый хозяин—семья старалась использовать природные богатства земли сами, своей личной численностью своими пчелами, овцами, коровами и другой живностью; сколько вся эта орава сумела захватить и использовать, то и считалось „нашим владением".

Простору было много. Разраставшаяся семья—община, или несколько семей, ширились и занимали свободные угодья, или расчищали и превращали в угодья дикие места. Бывали и столкновения; когда коса и топор одной общины доходили до косы и топора других, соседних общин.

Но так как сила была правом того времени, то сильные прихватывали, что можно, от слабых, или-же слабая община присоединялась к сильной и поглощалась ею. При подобных столкновениях и при поглощении слабых, сильная жизнепособная община крепла и оформлялась. Право собственности на землю и угодья, таким общинникам не могло прийти на ум, но право владения всеми—„нашими"—огнищем, пашнями, тонями, покосами, борьтями и т. п., силою вещей внедрялось и крепло в понятии общинников.

Захватный способ владения в Ижевской волости, только в настоящем столетии уходит в область предания, а в недавнем прошлом, он проявлялся во всей своей силе, как у многих типичных представителей—хозяйственных мужиков старого порядка, так и у отдельных селений волости, которые на потравы и на использования чужой травой чужого поля, чужих стогов и т. под., внутри нашего общевладения, смотрели очень снисходительно:—„скотина моя, или наша, это верно... а что она использовала твои, или ваши стога, поле, траву, или атаву,—это особь статья... — заводи и ты столько скотины, чтобы можно было использовать не только свое, но и соседово"...

У Ижевских крестьян, еще недавнего прошлого, землевладение и землепользование были однозначущи: — „была бы сила, а земли и угодий хватит", говорили они.

Мышление старинного „крестьянина" выражалось в следующей форме: — „Мир, общество, семья — вот единицы, могущие проявить волю и право всвоихпределах", а отдельные личности— Иваны, Петры и т. под. могут быть Зоткиными, Потапкиными, Сухоруковыми и т. под., по имени, или прозвищу глав семьи; и сами Зотки, Потапки и Сухорукие сливаются в безличную массу, когда они -— Трубецкие, Одоевские, Хилковы, и т. под. Сначала — все наше — Ижевской волости, угодия принадлежат всему миру, потом уже — по разделу — обществам — Хилковых, Трубецких, Одоевских и проч., потом — по дальнейшему разделу, по жеребью — вытям, а затем уже выть развертывает Зоткиным, Потапкиным, Сухоруковым и прочим, по силе их, дающей им возможность управить и использовать то, что получают по разверстке и отбыть и исправить известное количество общественныхи мирских повинностей, работ и налогов.

Мир владел, владеет и будет владеть, общество, тысячи и выти делят, распределяют; Иваны и Петры, Зоткины-Потапкины пользуются: пашут, косят и всякими способами используют — не сеяное, не саженое и не поливаное. Такой взгляд на землю, на угодья, на землепользование сложился в самые далекие первобытные времена, когда только сообща можно было жить и развиваться, защищаться от диких зверей и лихих людей, делать росчисть и т. под. Затем, когда жизнь усложнилась, когда завелись избытки добыч и явилась потребность обменять эти избытки на то, чего у них нет, опять сообща было удобней делать походы и поездки, на торжок, для обмена. Когда явились сильные пришельцы и обложили население „данью и выходами", — то сильные обкладывали массу, а не единицу и потому необходимо было сообща собирать и отдавать дань всей округой „нашей общины".

В позднейшие времена походы и путины (и по нарядам, и „самодурью") на Дон, на Волгу, еще теснее сплачивали общины артели. Только сообща, несколькими семьями и можно было сделать досчаник,барку, снарядить их, нагрузить разными изделиями своего промысла и идти „в путину".

Все эти необходимости быть и работать сообща, веками приучали „крестьянина" быть общинником по естеству, смотреть на себя как на рабочую единицу, часть семьи, а семью считать частью „нашего" мира. В старые времена и семьи были большие, нетолько родные братья и сыновья не отделялись, но часто и двоюродные и троюродные — жили в одной семье. Семья занимала несколько дворов подряд; отдельные дворы семьи — общины назывались: дедовы — это коренной дом, центр управления семей, — дядины — старших сыновей и — Антохины — Потапкины — младших и двоюродных братьев, а все эти дома сообща назывались одним коренным прозвищем деда.

У больших и малых общин веками вырабатывался взгляд и на землю, как на наши общие угодья, находящиеся на Божьей земле. Называли землю и князевой: — земля князя, а нашего владения".

В 15 и 16 веках началось обояревание земли, т.е. у известной территории и душ, населявших эту территорию, стали появляться косвенные владельцы, бояре, пожалованные — „на кормление крестьяны"—от князя. И община относилась к этому весьма легко и безразлично: — она привыкла уже давать платить дани многим сильным. Платили славянам, варягам, родимичам, платили татарским баскакам, платили на Епископа, на попов; ну и боярину корм станем платить. Это уж — непреложное — кому-нибудь да платить. Лишь-бы в силу, лишь-бы — не по два и по три раза — за раз. Против последнего у крестьян было хорошее средство: чуть зазнается „получающий дани-выходы", начнет перебирать лишнее — „в тяготу" — предмет обложения — „души" — „не снеся тяготы", снимались с места и бежали — кто в трущобы, кто „на Дон в молодчество", оставляя жадному получателю „пустоши".

При благоприятных условиях „души" из рода в род сидели на одной территории. Владельцы душ менялись: то Сулешов, то Измайлов, то Шеин и др., а души оставались вечно те-же: сначала семья, потом сродство—хуторская — поселковая община, потом мир — общество, большая община; все сппоченные, всегда одно-родные, все-свои... Индивидуальное начало внутри общины существовало, но только в зачаточном состоянии: у каждого члена общины внутри ее было—„мое", вот это определенное место, усадьба, пчелник, стан и т. под., но это начало всегда было в подчиненном состоянии: это „мое" переходило в „наше", когда охватывалось общиной.

Во время Рязанского периода, в 13—14 столетиях „село на озере на Ижевском" было культурным и административным центром для соседней округи. Через него шел зимний путь из Рязани в Муром, через Городец Мещерский; (теперешний Касимов) летом этот путь шел по Оке. Период Рязанского княжества для ижевлян был наилучшим, по тем условиям, в которых они находились, избегая разорений и нашествий от всякого кочевого народа и служа прибежищем для разоряемых. У ижевлян были в изобилии предметы для оплаты даней — выходов: бобры, мед, воск. Гнет власти рязанских князей был легкий: у них не было крутого хозяйственного порядка Московских князей. Противоположность московских и рязанских порядков ясно отмечена указанием В. К. Ивана III, Вел. Княгине Рязанской Агриппине. Рязанцы были вольный народ „с самодурью". Эти вольность и самодурь Москва и начала выкуривать, как только преемники Олега Ивановича начали постепенно терять самостоятельность, а за тем и совсем подпали под влияние московских порядков.

В Ижевском сначала появились бояре с Москвы: Годунов и Шеин, затем черниговские пришельцы: Трубецкие и Одоевские. Удаленность Ижевского от городов и политических центов и оторванность весной и осенью, по бездорожью от всего мира, послужили тому, что новые владельцы не сделали Ижевского вотчиной; они ограничились посылкой туда приказчиков для представления своей власти и для сбора налогов.

Поэтому порядки и укладжизни ижевлянне были изломаны, а оставались такими, какими выработались при естественных условиях своего векового развития. Единственной переменой было разделение волости на три центра, по числу владельцев: в 14 веке появились средосельские трети Трубецких и жеребьи Одоевских и Хилковых. При взгляде тогдашних бояр на землю и пустоши, как на придаток к душам, неимеющий ценности, главное внимание их было обращено на души и их количество; а чем владели эти души, где пахали, косили и бобры били, этого они не касались, предоставив самим „душам" ведать себя и справляться.

Самостоятельность Ижевских—душ (т. е. населения) в деле владения и распределения угодий, независимо от того, кому юридически принадлежали сами души, подтверждается характерной резолюцией 1589 года, по делу Тереховского монастыря с Ижевскими пчелинцами: (грамота в материал по истории Рязанского края, труды Ряз. Учен. комис.)—„Михаилу Ильичу Пушкиниу со товарищи по челобитью Тереховского Воскресенского монастыря... и вы бы тое Терехова монастыря вотчинную землю лисью луку и луг по правым грамотам боярина нашего дворетского Микиты Романовича Юрьева, да Дворетского нашего князя Федора Ивановича Хворостинина, с Ижевскими бортники размежевали"..

Ижевские бортники в то время были уже за боярином, а между тем межевать с соседями Лисью луку было их дело, а не бояриново. Боярину важно было—чтобы бортники ставили ему достаточное количество меду и воску: Лисья лука нужна была бортникам и потому они „межевали" ее с соседями—по старым исконным рубежам, по реке, по ручью, „по сухойужне, по свобориновый куст" и т. д., и между собой делили эту Лисью луку и др. угодья, руководясь старыми обычаями...

В начале 18 века, когда одна из вотчин села Ижевского состояла во владении Императрицы Екатерины І-й, замечается спор внутри общины из-за земли и угодий, в силу забытых и перепутанных доморощенными землемерами границ; спор этот доведен ретивым старостой, Ее величества, до суда. (Дело Рязанск. воеводск. канцелярии, в архиве Рязан. архив. комиссии, от 30 апр. 1725 года № 41) — „по челобитью вотчины Государыни Имератрицы, с. Ижевска, старосты Семена Аношкина, того-же села на прикащиков и крестьян помещиков генерала Юрья Трубецкого боярина Алексея Салтыкова и Алексея Милославского, в насильном завладении ими земли".. Спор этот повидимому закончился по старым преданьям, потому что в дальнейшем вся Ижевская волость продолжала пользоваться и землей и угодьями хотя черезполосно, но поровну. Трения и споры внутри общины более заметны в средосельских третях, но за то охранителями старых порядков и устоев оставались Жеребьи Одоевских и Хилковых, в течение полутора столетий жившие по старому. Эта консервативность Одоевского и Хилкова концов сохранилась до новейшего времени.

Неустойчивость и либерализм средосельских третей, обусловливался отчасти особым положением этих третей, находившихся в центре села, при большой дороге и при базаре.

Между частями большой Ижевской общины существовал и антагонизм несерьезного бытового характера, вылившийся в юмористическую форму ругательных друг для друга названий. Одоевщину звали—„Калинниками", (калина, или Кулана особый вид соложеного теста, с прибавкой ягоды калины) вероятно, за усердие по сбору калины и изготовлению вкусного кушанья. Хилковщину звали „простоквашниками", вероятно, по обилию хуторов в их конце и развитому скотоводству со сбором молочных продуктов. Трубецких и Графских, или Средосельских величали „безменниками", за их наклонность к торговле и промыслам.

Ругаться-ругались, но все главные порядки и жизненные устои у калинников, у простоквашников и у безменников были одни и те-же. Начинать-ли пахоту; распахивать-ли гречища; начинать-ли покосы, ближние и дальние; сгонять-ли скотину в луга, или на хутора, или выгонять из лугов, — все это решалось „сообща" всем Ижевским миром. Какие угодья и урочища общего пользования должны поступить на текущий год калинникам, простоквашникам и безменникам, — решал весь „мир" и посылал Зоток, Потапок и Сидорок, которые добросовестно вымеряли возжами, окосьями и др. землемерными орудиями угодья, делили на жеребьи, молились на восток, просили: — „Уровняй Господи!" и метали жеребий: кому что достанется, тому „на жеребий не сядешь".,.

В деле владения и пользования общими угодьями, с Ижевским вместе находились совместные владельцы—жители сел— Иванкова, Малышева и деревень — Макева, Кучиной и Погорей, теперешней Выжелесской волости. Это владение и пользование „в общем и чрезполосном владении", продолжалось даже и в периоде с 1832 года по 1846 год. когда Ижевские были „свободными хлебопашцами", а крестьяне вышеупомянутых сел и деревень — крепостными господ Вердеревских, Нероновых и других.

Особенно крепко спаивал Ижевскую общину отхожий промысел крестьян, развившийся и окрепший еще в те времена, когда „самодурью на Дон хаживали" и когда „выгоняли" к засекам деловцов. В 1710—20 годах, одна часть села Ижевского платила оброк А. Салтыкову, и в числе оброка значилось: — „100 ведер вина и 25 четвертей пшеницы". Откуда вино и пшеница? Не привоз ли это с Дона и из южных городов?

В Петровское время, внесшее крупную ломку в уклад русской жизни, в Ижевском появились раскольники, появилась рекрутчина и табашники, увеличились налоги и расширились границы для ижевских отхожников бондарей.

IV. Демидовы и наказ об управлении.

К концу 18-го столетия село Ижевское с деревнями: Которовою, Зыкеевою, Малевою и Стариковою и с порожнею землею деревни Аграфениной, по наследованию, сосредоточились в руках 2-х владельцев: в большой доле—у княгини Анны Федоровны Белосельской, урожденной Наумовой (а матьея была урожденная— Трубецкая) и в меньшей доли у графа Салтыкова. В период 1777 — 1782 годов, белосельские и Салтыков все свои Ижевские владения продали дворянину Ивану Никитичу Демидову.

Внук знаменитого в Петровское время Тульского кузнеца Никиты Демидыча Актуфьева, сын Никиты Никитыча, Иван Никитыч Демидов, деловой и знергичный дворянин, в чине надворного советника, основатель нескольких чугунно-литейных и железо-делательных заводов на Урале, сделавшись помещиком большой Ижевской вотчины, осел в ней и занялся реформами и переустройством села.

Реформы Демидова направлены были к объединению управления, взыскания оброков и отбывания натуральных повинностей: все это было сосредоточено в вотчинной конторе и в вотчинном управлении, под управлением Михаила Ивановича Алфутова, главного прикащика.

Перестройка села по новому плану составленному при Белосельской и вероятно начатая при ней, Демидовым была закончена около 1780 года. Вместо нескольких посёлков, село построилось в три улицы „прошпектом" с юга на север и с двумя пересекающими улицами: Красной и Покровской. В центре села была построена новая каменная (Казанская) церковь.и по концам Красной улицы каменные заставы. Строительство Ивана Никитича в 1789 году было прервано смертью его. Бригадир Иван Иванович, сын Ивана Никитича закончил эти постройки и жил, повидимому, мирной жизнью, так как период его владения от 1780 по 1806 г. ничем не отличен и почти совершенно забыто самое имя его.

Третий Демидов, последний владелец Ижевской волости, генерал-адъютант, генерал от инфантерии Николай Иванович, всецело занятый своей служебной карьерой, очень редко бывал в своей вотчине. Порядки, укрепленные дедом и отцом его, велись исправно, а самое главное, исправно платили оброки. Только перед концом владения, в 1829 году, Николай Иванович друг и приятель Аракчеева, большой любитель порядка, регламента и наставлений, издал и ввел в действие в Ижевской вотчине— „Наставление об управлении Ряз. губ., Спас. у., селом Ижевским с деревнями", в 82 параграфах. Этот любопытный акт (Ижевская Конституция) конечно не был оригинальным реформаторским выражением воли владельца, а был писаным сводом уже существовавших правил, коими руководились „по словесным преданиям", с прибавлением типичных для того времени правил общего характера. „Наставление" формулировало и укрепляло в писаной форме уже сложившийся и прочно-окрепший внутренний распорядок Ижевской общины: „состоящей из 5204 ревизских душ.. — которая разделяется на 5 частей, или долей; кои суть: Одоевская, Трубецкая, Графская, Кантемировская (Хилкова) и Стариково с деревнями" (§ 1).

— „Вотчина управляется советом, состоящим из 6 членов. они суть: приказчик, или вотчинный голова и пять бурмистров", (§ 2), причем—„приказчик назначается, сменяется и увольняется только властью господина" (§§ 3, 4), а бурмистры—„избираются от каждой части вотчины, собственною мирскою сходкою из своей среды и по избранию, утверждаются властью господина на 1 год. (§ 10).

— „Дела в совете решаются по большинству голосов", при чем приказчик, „как председатель совета и уполномоченный от господина, имеет в совете 2 голоса". (§ 5).

— „Приказчик имеет строгое осмотрение за исправностью и поведением всех крестьян (§ 8), а главнейшие действия бурмистров—о пользе господина и крестьянской части вотчины, из которой он избран и о пользе и благоустоойствии всей вотчины". (§ 14).

Под непосредственным начальством приказчика и вотчинного совета состоят избираемые мирскою сходкою и утверждаемые советом вотчины—1) „2 вотчинных старосты, из коих один расходует мирской суммой, а другой экономической Господской" (§ 19). 2) „вотчинный сборщик сумм (§ 26), который употребляется советом для собирания с крестьян всей вотчины денежных сумм, казенных, господских и мирских оброков" (§ 28) и 3)—20 частных старшин избираемых в помощь бурмистру, из среды своей, каждой частью вотчины по 4 на год" (§ 34).

— „Каждая часть вотчины делится на 4 части, в коей начальствует собственный старшина, как доверенный общества". (§§ 38, 39).—Для делопроизводства и заведывания письменными делами, вотчинный совет избирает—„из способных и честных крестьян"—старшего земского, утверждаемого господской властью. (§ 40). Старший земский—-„состоит под начальством приказчика и вотчинного совета (§ 42), но в заседаниях совета имеет право представлять оному мнение свое на уважение". (§ 43).

— „Вотчинному совету (вменяется) наивозможнейшим образом стараться, чтобы положенные—казенные подати, господский оброк и мирские суммы были всеми крестьянами вносимы сполна и в положенное время" (§ 57).

— „Расходование мирской суммы должно быть производимо во всякое время, смотря по надобности: она употребляется или с разрешения Господина, или с общего назначения вотчинного совета, с тем однако же, чтобы крестьяне всей волости, через своих бурмистров знали, сколько оной употреблено, куда и для чего" (§ 61).

— § 80 „Строжайше запрещает членам совета принимать подарки... За таковое злоупотребление строго наказан должен быть нетокмо принимающий, но и приносящий".

В заключение—§ 82 предоставляет—„на благоразумие приказчика предлагать совету все относящееся до пользы господской и мирской, в управлении-же ни сколько не отступать от правил, коими доселе правление руководствовалось по словесным преданиям".

В данное время трудно разобраться,—что в наставление попало из „правил, коими руководствовались доселе, по словесным преданиям", и что введено вновь. Но несомненно одно, что основная идея -„самоуправляющейся общины—волости", далеко не обычное явление в то время—-крепостного произвола (1829 года). Правда, суверенитет господина и непосредственное участие господского „ока"—приказчика, имеющего в совете 2 голоса из 7,. делали самоуправление не полным, но принимая во внимание высокий авторитет Нового наставления и старых правил не только для совета, но видимо, и для воли самого господина, нужно признать и такое самоуправление действительным самоуправлением. Хотя Декабристы в то время были уже вполне ликвидированы, но в данном случае—сквозит кое-что „от-них"...

Расходование мирских сумм категорически оговорено условием, чтобы—„сколько, куда и для чего израсходовано денег, должно быть известно крестьянам всей волости. Выборное начало для 5 членов совета и для 20 старшин их помощников, избираемых на 1 год, давало мирской сходке полное право иметь действительно своих представителей.

Эта Ижевская конституция действовала с 1829 года до 1838 года, когда Ижевская волость была причислена к разряду государственных крестьян—в ведение Министерства Государственных Имуществ.

V. Ижевская вотчина—волость в 19 столетии и выкуп на волю.

Рассматривая все 82 параграфа „Наставления", мы видим в нем типичное, довольно стройное и полное наставление об управлении и только. Написано и объявлено—исполняйте! А как исполнять и что нужно для исполнения? это до составителя не касается. Написано: избирите из способных крестьян старшего земского, т. е. делопроизводителя и помощников ему. Находи и избирай... А школы в селе нет и приказу её строить нет. Написано уплачивать ежегодно, в положенное время казенных податей около 10.000 руб., оброку господину 55.000 руб. и мирской суммы 2—3 тысячи рублей и вотчинный совет—„наивозможнейшим образом стараться" должен, чтобы все сие было внесено „в положенное время" без недоимки. Откуда-же и какими способами добьпь эти 68 тысяч руб. ежегодно?—Ответ на это лежит вне правил наставления: учись у отца, у деда, у соседей, собирайся на мир-скую сходку и обсуждай „сообща, и сообща вноси полностью". Следовательно—у отцов, у дедов и у мира есть другое—„наставление к исполнению", посильных и непосильных платежей и к способам добывания на платежи,—это их общинный уклад и приспособляемость к изменчивым условиям массы людей. сплоченных единством сожития. Это неписанное наставление выработано и покоится на организованном труде и на результате труда—добыче, необходимой для даней и оброков на всех ступенях развития общины; так как рядом с добычей всегда являлась необходимость кому нибудь давать и платить. Труд и смекалка общинников, между прочим, всегда об'единялись на стремлении— побольше добыть и поменьше платить.

О последнем своем барине, Николае Ивановиче Демидове, ижевские крестьяне сохранили хорошие воспоминания, в которых особо подчеркивается —1) невмешательство барина во внутренние порядки общины и данное им самоуправление. 2) Свобода отхожего промысла и оказание бондарям на Дону содействия через генерала Хомутова и других влиятельных лиц казачьего и краевого управления и 3) прекращение при Николае Ивановиче крепостного права.

В 1830 и 1831 году начались и велись деятельные переговоры со стороны Н. И. Демидова о продаже своей вотчины, а Ижевским обществом—о выкупе на волю.

В 1832 году совершился выкуп Ижевской общины—волости,. в количестве около 12.000 душ обоего пола, от крепостной зависимости, со всеми принадлежавшими этой общине землями и всякого рода угодьями. Это событие имело громадное влияние на весь уклон Ижевской жизни и на каждого ижевлянина в отдельности: оно ломало почти все старые устои и открывало новые пути и новые возможности для „свободных хлебопашцев" и в то-же время налогало на них экономическую зависимость громадной суммой уплаты.

История выкупа такова.—Николай Иванович Демидов имел большие денежные затруднения: к 1831 году долги его одному опекунскому совету достигли суммы 1.287.500 рублей; для погашения такого долга необходимо было добыть много денег,—это была первая побудительная причина. Бездетность Николая Ивановича и большое количество сестриц, племянников и т. под. наследников, по смерти его грозили развалом Ижевского общества на много мелких частей, чего Демидовы не любили, это была вторая причина. Намечался и покупатель— А. И. Колеснин, один из крупных Рязанских помещиков.

Мы не имели точных указаний—от кого исходила инициатива выкупа Ижевского общества: по одной версии—Н. И. Демидов сам предложил обществу выкупиться; другая версия говорит, что энергичный приказчик того времени, убежденный ижевский общественник, Антон Воронков, узнав о решении барина продать Ижевскую вотчину, уговорил вотчинный совет и „мир", на попытку выкупа всем обществом, он ухватился за известные ему примеры выкупа крестьян на волю—от Измайлова в селе Любичах, Зарайского уезда, (1808 г.) и в Белоомуте и Ловцах (1810 г.) Крестьяне эти были уже в состоянии „свободных хлебопашцев".

Прежде окончательного решения итти оффициально на сделку с Демидовым, Воронков и вотчинный совет посылали ходоков в Любичи, Ловцы и Белоѳмут, чтобы узнать на деле— что лучше—быть крепостными, или вольными? Заключение возвратившихся ходоков было, конечно, в пользу воли и возможности „быть своему добру и самому себе хозяином". (Из доклада ходоков).

В 1831 году велись уже деятельные переговоры с Демидовым о выкупе и обсуждалось на мирских сходках великое дело освобождения. Обсуждать было чего: Демидов назначил такую сумму денег (выкупа), что решиться на уплату ее—нужно было иметь геройскую смелость и богатырскую уверенность в своих силах.

Цена выкупа, запрошенная Демидовым с своих крестьян, была выше обычных цен того времени в 2—3 раза. Даже министры двора и финансов (Дашков и Блудов) по расмотрению проекта договора, нашли нужным доложить государю „о тяжести и разорительности" для крестьян условий предложенных Демидовым и государь повелел поставить Демидову свое высочайшее условие на утверждение сделки: скидку с суммы уплаты в 30%% и облегчение сроков уплаты. Демидов принял эти условия и 10 июня 1832 года „Государь утвердил условный Акт между помещиком и Ижевскими крестьянами, об увольнение их в звание свободных хлебопашцев". Согласно этого Акта Ижевское общество в составе 5153 ревизских душ, обязалась уплатить Демидову:
1 единовременно........650.000 р.
2 оброку в течение первых 2 лет 80.000 р.
3 по двум займам Демидова Опекунскому Совету, в течение 35 лет . . 1.287.500 р.

И 4 %% за все время платежей . 1.431.700 р. — 3 399 200 р.

Кроме того в течении, последующих 15 лет Демидову должно быть уплачиваемо ежегодно оброку по 22.000 руб.; если-же помещик умрет ранее 15 лет, то платеж этого оброка прекращается.

Средняя уплата на ревизскую душу приходилась около 700 рублей, а на десятину выкупленной земли около 108 руб. Между тем крестьяне села Любичей в 1808 году заплатили Измайлову по 200 руб. за ревизскую душу и по 40 руб. на десятину, в Ловцах и Белоомуте в 1810 году по 272 рубля на душу и по 29 р 18 к. на десятину. Крестьяне Верхнего Белоомута в 1840 голу уплатили по 130 рублей за душу и по 29 р. 13 к. на десятину. Эти цифры ясно свидетельствуют, на сколько высока была цена выкупа у Демидова, даже в исправленном виде—со скидкой.

И так великое дело совершилось. Воронков, его сподвижники и др. крестьяне, типа энергичных, верили в свою силу, ценили „волю", и будущее им казалось прекрасным и заманчивым. Но были робкие и неверующие; эти ворчали и каркали:—„погодите ужо... она вам воля-то шею натрет... она вас доведет"...

Что-бы собрать „единовременный взнос", вотчинный совет определил 1.100 паев оплатить по 415 руб. за пай „добровольно", под названием „откупных участков", кто сколько может.

Об этом „добровольном сборе" существовал такой рассказ: Воронков записал на себя 100 паев, потом на членов совета по 20, по 15 и по 10 паев; потом стали привлекать „зажиточных" крестьян; многие из таких записанных, приходили в контору, плакали и божились, что „таких денег не имеют". Но члены совета, бурмистры и старшины отлично знали каждый свою часть и уличали лицемеривших; когда-же обличение не помогало, то упорных раскладывали и пороли розгами; это очень помогало. Одни при виде розог, другие после первого десятка, раскаивались, шли домой, опоражнивали кубышки, раскатывали холсты и „добровольный" взнос был собран полностью.

VI. Ижевская община после выкупа, экономическая тягота и Воронков.

Если рассматривать общину как организм, то у нее были— детство, средний возраст и старость. Детство Ижевской общины протекало в дорязанский, мещерский период и частью в начале рязанского периода; к концу рязанского и начала московского периода Ижевская община была вполне развившимся и окрепшим организмом; старость общины начала проявляться в конце 17-го и начале 18 го столетий. В это время, с расширением границ Русского государства, ижевцы расширили свой отхожий бондарный промысел, продвинувшись с ним до Каспийского, Азовского и Черного морей. Отхожий промысел начал разъединять общину, укрепляя артели (малые общинки) и возвышая их значение.

Артель была законорожденным чадом общины; но выросши и окрепнув, и орудуя при посредстве труда и капитала, вдали от матери общины, чадо столкнулось с новыми, чуждыми для общины началами капитализма: в общине были важны рабочие руки и труд—для „добычи" на пропитание, на уплату даней и на откладывание излишков в кубышку „на черный день"; в артели рабочие руки и труд отошли на 2-й план, главное-же значение получили капитал, удача и смекалка одной головы—артельного старосты; излишки добытого получили назначение—„на оборот и расширение дела".

Артельные старосты, избираемые прежде „начали превращаться в несменяемых, а львиная доля остатков у смекалистой головы, превратила многих старост сначала в потомственных, а потом просто в „хозяев". Случилось это не сразу, а десятками лет. Пока чадо, т. е. артели с несменяемыми и потомственными старостами, колобродили по „путинам", старуха - община, мать их, долго не признавала „тамошних порядков" и не теряла силы и значения; но вода камень долбит и „новое" полегоньку разрушало „старое".

В 1832 году старуха—община проявила свою мощь в последний раз: решилась выкупить самое себя и свои угодья от г. Демидова! Это последнее, красивое и могучее "проявление силы об'единенной массы, подорвало старый организм и он начал „тихо умирать". Умирание продолжалось около 40 лет, и в 70-х годах прошлого столетия Ижевская община умерла. Последней причиною смерти общины был еще более развившийся отхожий промысел, сделавшийся полным покорным слугою капитала. Интересы артелей и отдельных хозяев отхожников на „стороне", во много раз превышали интересы „домашние" и этим было подорвано значение домашнего хозяйства и общинных порядков.

Лучшие отхожники сделавшись хозяевами, стали смотреть на домашность, как на необходимый придаток крестьянского положения, смирясь с ней только в силу того, что домашность была нужна для баб и для стариков.

Средние и молодые отхожники, видя разбаготевшими соседей односельчан, стремились итти по их дороге—в хозяева. Слабые и малоспособные, нуждающиеся в опоре, в руководительстве, потеряв на стороне „руководительство дома и общины", стали прибегать под руководительство и покровительство бывших артельных старост—теперешних хозяев и становились их работниками; это совершалось легко и незаметно, так как в начале формирования хозяев, они своим положением мало выделялись из общей массы и не расходились с нею, как „свои люди". Процесс подчинения труда капиталу шел обычным порядком.

Для общины главное жизненное условие—равнение: захуда-лого она поддерживает „облегчает повинностями; слабого вразумляет и силой заставляет быть дееспособным; слишком сильного могутного община одергивает, „наваливает" на него повинности против силы и держит его хотя в ряду „лучших", но всетаки за-висимых от себя, от мира. Капиталу и капиталистическому порядку такое равнение делалось не нужным: капитал давал сильным независимость, а слабых заставлял „служить" сильным, для большего укрепления их независимости, а своей кабалы для разрушения власти мира. Если прежние артельщики являлись дома, на родине, на мирскую сходку, они все были равные члены мира и имели „свой голос", когда-же сформировались хозяева и работники, то первые на мирской сходке получили удвоенные и утроенные голоса, а последние стали ходить на сходку для счета, с голосом припевалы.

С 1832 года для ижевских „свободных хлебопашцев" начался и потянулся на много лет великий экономический экзамен, До сего времени они уплатив пятьдесят пять тысяч господину, десять—двенадцать тысяч казенных платежей, 3-4 тысячи мирского капитала, т. е. от 13 до 14 руб. с ревизской души, были целый год вполне свободны. Теперь-же, вытрясши запасы сбережений у зажиточных, на добровольную откупную уплату, они должны были платить ежегодно выкупных по 78 тысяч рублей, да первые 2 года барину оброку—по 40.000 руб., да казенных по 10—12 тысяч, да мирского сбора 3—4 тысячи руб., итого в первые 2 года по 133.000 руб., или по 26 руб. на ревизскую душу в год, т. е. ровно в 2 раза больше прежнего, кроме единовременной уплаты „добровольно" 350.000 руб.; а там появились платежи экстренные; то на гербовую бумагу, и на пошлины по совершению актов, и документов, то на усиленный прием всякого „вышнего начальства". Это экономическая сторона. В административной части увеличилось касательство со всякого рода властями и чиновниками; а чиновная рать того времени имела большой аппетит и не так охотно помогала в новом деле, как охотно согревала руки около большого Ижевского костра.

Недостаток в Ижевском своих грамотных людей, масса новых дел и чиновничья формалистика, требовали, чтобы у дела стояли опытные и грамотные работники, а их то и не было. И в первые-же годы: 1833—1834, в Ижевской волости появились тревожные признаки экономической тяготы и административной неурядицы.

В 1833-м году умер Н. И. Демидов, освободив Ижевское общество, согласно пункта 7-го выкупного Акта, от ежегодной уплаты 22-х тысяч рублей оброка; но в 1834 году является сестра Николая Ив., Софья Ивановна Наумова, как наследница, с претензией—„на дополучение оставшихся недоплаченными ее покойному брату платежей". Завязалось судебное дело. Спасский земский суд Наумовой в иске отказал. В 1835 году Наумова умерла и по ее духовному завещанию выступили истцами два сына Наумовой, которые претендовали на большее: —1-е, получение с ижевских свободных хлебопашцев недоплаченных их дяде оброков; 2-е обязательство для ижевцев платить оброк наследникам в течение 15 лет и 3-е, требование обратить ижевских свободных хлебопашцев, как не исполнивших обязательств к помещику, в крепостное состояние,—согласно закона 1803 года. Это была уже довольно крупная игра!.. Судебное дело велось с колебаниями в ту и другую сторону до 1841 года; и только в 1843 году оно было ликвидировано окончательно, за уплатой Ижевским обществом Наумовым только 12,000 рублей; но сколько было переплачено обществом судебных пошлин и всякого рода подачек, в течение 8-ми лет, ходатаям и „нужным людям"?—Это знал только Антон Воронков!...

Узнало и общество, когда оппозиция Воронкову достигла успеха, когда его противники добились не только удаления Воронкова ог дел, но и предания его суду за „начет на него, в сумме около 100 тысяч руб.", это произошло в конце 40-х годов, когда Воронков, после организации Ижевской волости по образцу государственных крестьян, (закон 1838 года) был поверенным Ижевского общества по судебному деле с Наумовыми и по производству „размежевание Ижевских владений с соседними совладельцами, крепостными крестьянами сел: Иванкова, Малышева, Выжелеса и деревень: Кучиной, Погорей, Макеева и Засека „это— размежевание продолжалось с 1842 года по 1847 год.

Экзамен для Ижевского общества был тяжелый и экзаменаторы всюду „резали" экзаменующихся. Кстати и стихийные бедствия, вообще не редкие в жизни русского крестьянина, в период времени с восемьсот тридцать второго года по 1850 г., особо часто „посещали" народ. В 1833 году был неурожай. Цены на рожь были в 1829 году от 2 р. 50 коп. до 3 руб. 15 коп. за четверть в 9 пудов, и на овес—от 1 р. 50 коп. до 1 руб. 90 коп. за четверть в 6 пудов; а в 1833 г. осенью, они были:—рожь =14 р. 75 коп. и овес = 5 р. 25 к. за четверть. В 1834 году цены поднялись:—рожь до 16 руб. 75 коп. и овес до 7 руб. 25 коп. за четверть. Мякина и лебеда были обычной примесью хлеба. Затем было несколько губительных пожаров.

В 1838 году выгорело 2/3 села, сгорела крыша Казанской церкви, выгорела внутренность колокольни, с нее попадали колокола и разбились, уцелел только один—полиелейный. В 1839 году был опять большой недород хлеба; осенью озими были съедены червем; а в 1840 году рожь доходила до 40 руб. за четверть и „люди питались мякиной, лебедой, желудями" и т. под. сурогатами. В 1848 году снова голод в сильной степени и в дополнение бедствия—холера.

Одним словом, под рядом перечисленных бедствий, тяжело было жить и без непосильных платежей, а у ижевцев платежи были на первом плане, и они платили!...

Домашнее хозяйство не могло дать много на платежи, пришлось налегать на отхожий заработок. Интенсификация труда была доведена дома и на путине да наивысшей точки. Вставать в 1—2 часа утра, ложиться в 8—9 часов вечера, уделяя труду от 18 до 20 часов в сутки, считалось обычным порядком. Отхожий бондарный промысел, бывший прежде „подсобным", теперь превратился в настоящую кабалу, с „зимовками" по 2—3 зимы; это был для многих—труд каторжанина, отрешенного от семьи.

К началу 50-х годов выяснилось, что Ижевская община окончательно разваливается; на ее месте выростала—было общественность, но и эта запуталась в тенетах выкупных платежей и стихийных бедствий, и такой крупный представитель общественности, как Воронков, должен был сойти со сцены бесславно.

В 1830 году—32 году Воронков был „благодетель" общества, первый человек. В 1834—35 г.г. начались выявляться недовольство и попытки очернить Воронкова. В 1837 году был проезд через Ижевское Александра II-го тогда еще наследника, и нашлись противники Воронкова, подавшие прошение на него самому наследнику, в бытность его в Касимове, т. е. до приезда в Ижевское. В Ижевском его высочество остановился в доме Воронкова на Озерной улице и повидимому жалоба была анулирована хорошим впечатлением, произведенным на Александра ІІ-го семьей и обстановкой Воронкова, а также и самим селом. Но дальнейшая экономическая тягота, общественные неурядицы и новый тип общественников, из бывалых путинцев—отхожников, разбогатевших на стороне, делали свое дело и в 1850-х г.г., один из учетчиков и оппозиционеров Воронкова, Прокоп Малюгин, разбирая подпись Антона Воронкова съиронизировал открыто:—„Аз,—Антон. Веди, он, Арци-Вор—Воронков". И Воронкову пришлось закончить свою многосложную и, для Ижевского, замечательную деятельность, в тюремной больнице, куда его поместили вслед за арестом, как больного.

Новые „путинные" люди забросили общину и общественность, переоценили по новым капиталистическим правилам родные ценности, и вот—пай земельных угодий, оплаченный стариками по 415 руб. единовременно и по 700 руб. в рассрочку, дети их в 60-х годах, стали уступать по 40 руб. наличными. (Приговор Ижевского общества 1867 г.)

В 1865 году Ижевское общество закончило все выкупные платежи. Согласно пункта 3-го выкупного акта, по окончанию выкупа ижевцы должны были разверстать выкупленные земли и угодья и определить и оформить способы и порядок владений; но к этому времени Ижевское оскудело энергичными людьми и деятелями общественной складки; у общественного дела стояли полуграмотные канцеляристы, да робкие забитые старики. Только через 2 года, в 1867 году, удосужились собрать сход, на котором постановили:—„признать необходимым для сего на основании настоящего нашего приговора, учредить—особый комитет из 8 лиц, которые и должны приступить к этому делу по усмотрению своему с ревностным успехом" (из приговора 1867 г.)

Избранный комитет разобрался в документах и книгах—„кто сколько участков выкупил".., записал за каждым домохозяином количество участков и выдал каждому „платежную книжку", в которой обозначено было—число ревизских душ семьи, число участков земли и сумма причитающихся ежегодно платежей— мирских и казенных. На том и закончилась деятельность комитета и вновь в 1887 году избирали такой-же комитет, для разрешения происшедших за 20 лет земельно-строительных недоразумений. В 1907 году был третий, последний комитет. Юридически все комитеты имели только местный характер постановлений сходов или его комиссий.

В.Д. Бакунин.

«Ижевская волость. Часть I»/ Труды Ижевского отделения Общества исследователей Рязанского края. Вып. I. // Рязань, 1928г.